— Зачѣмъ такъ много, дядя?
— Пригодятся... Можешь, если придется, въ Парижъ и въ Лондонъ съѣздить... Готовъ?
— Готовъ, дядя.
— У директора былъ? Съ товарищами простился?
— Все сдѣлалъ.
За обѣдомъ всѣ сидѣли грустные, подавленные, молчаливые. Одинъ только адмиралъ былъ разговорчивъ, стараясь всѣхъ подбодрить.
— И не увидите, Марья Петровна, какъ пройдутъ три года, и Володя вернется бравымъ мичманомъ. То-то поразскажетъ!..
Никогда въ жизни никуда не опаздынавшій и не терпѣвшій, чтобъ кто-нибудь опаздывалъ, адмиралъ тотчасъ же послѣ обѣда то и дѣло посматривалъ на свою старинную золотую англійскую луковицу и спрашивалъ:
— Который часъ у тебя, Володя?
И Володя не безъ удовольствія вынималъ изъ-за борта своей куртки новые золотые часы, подаренные адмираломъ, и говорилъ дядѣ время.
— Твои часы вѣрные... Секунда въсекунду съ моими... А вещи твои отправлены? Лаврентьичъ увезъ?
— Увезъ, дядя...
— Ну, пора, пора, Володя, а то опоздаешь, нетерпѣливо говорилъ адмиралъ. —Пять часовъ!
Володя пошелъ прощаться съ няней Матреной. Завтра всѣ пріѣдутъ въ Кронштадтъ на казенномъ пароходѣ и все утро пробудутъ на корветѣ, а няня останется дома.
Старуха долго цѣловала Володю, крестила его, всхлипывала и сунула ему въ руки только что доконченную пару шерстяныхъ носковъ.
Володя обнимаетъ мать, сестру и брата, еще разъ подбѣгаетъ къ рыдающей нянѣ, чтобъ поцѣловать ее, и торопливо спускается съ лѣстницы вмѣстѣ съ адмираломъ, который вызвался проводить племянника на пароходъ.
