перепьются—вотъ и все. Слишкомъ ужъ капитанъ надѣется на свою психологію... Какая тамъ къ чорту психологія съ матросами!—перепьются и будутъ благодарны капитану за наказаніе. То-то будетъ скандалъ!
Особенно злорадствовалъ ревизоръ, лейтенантъ Степанъ Васильевичъ Первушинъ, любившій таки, какъ онъ выражался, «смазать» матросскую «рожу» и увѣрявшій, что матросъ за это нисколько не обижается и, напротивъ, даже доволенъ. Злорадствовалъ и Захаръ Петровичъ, пожилой, невзрачный артиллерійскій офицеръ, выслужившійся изъ кантонистовъ и рѣшительно не понимавшій службы безъ порки и безъ «чистки зубовъ»; ужъ онъ получилъ серіозное предостереженіе отъ капитана, что его спишутъсъ корвета, если онъ будетъ бить матросовъ, и потому Захаръ Петровичъ не особенно былъ расположенъ къ командиру. Онъ то и дѣло выходилъ на палубу, ожидая что наказанные перепьются, и весело потиралъ руки и хихикалъ, щуря свои большіе рачьи глаза.
— Ну, что, не перепились еще, Захаръ Петровичъ? встрѣчалъ его вопросомъ ревизоръ, когда артиллеристъ возвращался въ каютъ-компанію.
— Нѣтъ еще... Пока, можно сказать, ошалѣли отъ неожиданнаго счастья... Какъ это ошалѣваніе пройдетъ, небойсь натрескаются...
Въ каютъ-компаніи составлялись даже пари. Молодежь-мичмана утверждали, что развѣ одинъ Ковшйковъ напьется, но что другіе не дотронутся до вина, а ревизоръ и Захаръ Петроврічъ утверждали, что всѣ напьются.
Капитанъ въ это время ходилъ по мостику.
Ашанинъ, стоявшій штурманскую вахту и бывшій тутъ же на мостикѣ, у компаса, замѣтилъ, что Василій Ѳедоровичъ нѣсколько взволнованъ и безпокойно посматриваетъ на наказанныхъ матросовъ. И Ашанинъ, самъ встревоженный, полный горячаго сочувствія къ своему капитану, понялъ, что онъ долженъ былъ испытать въ эти минуты:
