раздувать ихъ и коситься до перваго порта, новый впечатлѣнія котораго снова оживляли каютъ-компанію и люди, казавшіеся на длинномъ переходѣ несимпатичными, снова дѣлались добрыми и хорошими товарищами, какими они и были на самомъ дѣлѣ.
Старшій штурманъ, сухой и старенькій человѣкъ, проплававшій большую часть своей жизни и видавшій всякіе виды, одинъ изъ тѣхъ штурмановъ стараго времени, которые были аккуратны, какъ и пѣстуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовѣстны, съ которыми, какъ встарину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что такой штурманъ не прозѣваетъ ни мелей, ни опасныхъ мѣстъ, вблизи которыхъ онъ чувствуетъ себя безпокойнымъ, —этотъ почтенный Степанъ Ильичъ торопливо допиваетъ свой третій стаканъ, докуриваетъ вторую толстую папиросу и идетъ съ секстаномъ наверхъ брать высоты солнца, чтобы опредѣлить долготу мѣста.
Рядомъ съ нимъ ловитъ солнышко и его помощникъ, младшій штурманскій офицеръ, и Володя, обязанный, какъ стоявшій на вахтѣ съ 4 до 8 часовъ, сдѣлать наблюденія и представить капитану послѣ полудня вычисленныя по высотамъ солнца широту и долготу, въ которыхъ будетъ находиться корветъ въ полдень.
Матросы разведены по работамъ. Работы неутомительныя: плетутъ веревки, маты, щиплютъ пеньку, столярничаютъ, плотничаютъ, красятъ шлюпки, учатся бросать лотъ, молодые матросы учатся названіямъ снастей. И почти каждый, строгая какой-нибудь блочекъ, выскабливая шлюпку или сплетая веревки, мурлыкаетъ про себя какую- нибудь деревенскую пѣсенку, напоминающую здѣсь, подъ тропиками, о далекомъ сѣверѣ.
Вахтенный офицеръ шагаетъ себѣ по мостику, и нечего ему дѣлать, — только поглядывай вокругъ. Широко, далеко, какъ степь, раскинулся океанъ, окруженный со всѣхъ сторонъ чистымъ голубымъ небомъ. Вдали бѣлѣютъ паруса
