еще долго махалъ шапкой, и Жакъ, въ свою очередь, не оставался въ долгу.
И долго еще смотрѣлъ матросъ вслѣдъ удаляющемуся барказу.
— Что, Бастрюковъ, жалко французовъ? спросилъ Володя. — Тоже чужіе, а жалко... Теперь пока они еще мѣста найдутъ... А главное, баринокъ, сиротки Жаку жалко... Такой щуплый, безпризорный... А сердце въ ёмъ доброе, ваше благородіе... Ужъ какъ онъ благодарилъ за хлѣбъ, за соль нашу матросскую. И вѣкъ будутъ французы насъ помнить, потому отъ смерти спасли... Все человѣкъ забудетъ, а этого ни въ жисть не забудетъ!
Не прошло и получаса, что корветъ бросилъ якорь, какъ изъ города пріѣхали портные, сапожники и прачки съ предложеніемъ своихъ услугъ и съ рекомендательными удостовѣреніями въ рукахъ. Въ каютъ-компаніи и въ гардемаринской каютѣ толкотня страшная.
Ворсунька въ палубѣ отдаетъ бѣлье Ашанина и сердится, что пожилая бретонка не умѣетъ считать по-русски, и старается ее вразумить:
— Ну, считай, тетка, за мной; одна, двѣ, три, четыре.
Бретонка улыбается и, словно попугай, повторяетъ за матросомъ:
— Одна, деве, тьри, читирь, но затѣмъ сбивается и продолжаетъ:—sinq, six...
— Опять загалдѣла, тетка... Ишь лопочетъ, мнѣ и не понять. Ужъ вы, баринъ, не извольте опосля съ меня спрашивать... я по ихнему неумѣю! обращается Ворсунька къ Володѣ. —Може чего не хватитъ, я не отвѣтчикъ... А барыня, маменька значитъ ваша, велѣла беречь бѣлье.
Володя вмѣшивается въ споръ вѣстового съпрачкой, и дѣло скоро кончается. Прачка забрала узелъ и пошла къ другой каютѣ брать бѣлье.
