ворчиваго Еврея необходимыя для него вещи: платье изъ шотландской матеріи, широкій плащъ и великолѣпную шубу, за которые не колеблясь заплатилъ семьдесятъ пять фунтовъ. Затѣмъ торжествующій возвратился на станцію. Мистрисъ Ауда начинала приходить въ себя. Вліяніе куреній, которому подвергли ее жрецы Пиладжи, проходило мало-по-малу, и прекрасные глаза ея начинали смотрѣть кротко и сознательно. Когда царь-поэтъ Усафъ Уддаулъ воспѣваетъ прелести царицы Агменагары, то онъ выражаетъ это въ слѣдующихъ словахъ: „Ея блестящіе волосы, правильно раздѣленные на двѣ половины, окаймляютъ гармоническое очертаніе ея нѣжныхъ, гладкихъ щекъ, сіяющихъ бѣлизной и свѣжестью. Ея черныя брови имѣютъ форму и могущество стрѣлъ Камы, бога любви, и подъ ея длинными шелковистыми рѣсницами, на черномъ зрачкѣ ея большихъ ясныхъ глазъ плаваетъ, какъ на священныхъ озерахъ Гималая, чистѣйшее отраженіе небеснаго свѣта. Мелкіе, ровные, бѣлые зубы ея блистаютъ изъ-за улыбающихся губъ подобно каплямъ росы въ полураспустившейся чашечкѣ гранатоваго цвѣтка. Ея крошечныя уши съ симметричными изгибами, ея розовыя руки ея маленькія ноги, круглыя и нѣжныя подобно почкамъ лотоса, сіяютъ блескомъ прекраснѣйшаго цейлонскаго жемчуга, великолѣпнѣйшихъ алмазовъ Голконды. Ея тонкій, гибкій станъ, который одною рукой можно охватить, переходитъ на бокахъ въ изящную своими выгибами полноту, ея роскошная грудь, цвѣтущая юностью, соединяетъ въ себѣ всѣ драгоцѣннѣйшія сокровища міра, и подъ шелковистыми складками туники она кажется изваянною изъ чистаго серебра божественною рукой Виквакармы, безсмертнаго ваятеля.“
Но помимо всего этого поэтическаго велерѣчія, достаточно будетъ сказать что мистрисъ Ауда, вдова Бунделькундскаго раджи, была прелестная женщина во всемъ европейскомъ значеніи этого слова. Она удивительно чисто говорила по-англійски, и проводникъ не преувеличивалъ сказавъ что эта юная Парси совершенно преобразилась съ помощью воспитанія.
Между тѣмъ поѣздъ готовился оставить Аллагабадъ. Парсисъ ждалъ. Мисгеръ Фоггъ отсчиталъ ему условленную плату, не прибавивъ ни фартинга, чему нѣсколько удивился Паспарту, который хорошо зналъ какъ обязанъ былъ его господинъ этому вѣрному проводнику. Дѣйствительно Парсисъ добровольно рисковалъ своею жизнью въ дѣлѣ Пиладжи, и еслибы въ послѣдствіи