наго металла, колеблющійся, пристрастный, приносящій все въ жертву страсти. Кондратовичъ напрасно старается его возвысить, одаряя его задушевной мечтательностью сердцемъ чувствительнымъ, которое губитъ его же «радужные сны и мысли свѣтозарныя» (І. 247); самыя эти свойства уже находятся въ противорѣчіи съ вулканичностью его натуры, съ рѣзкостью и необузданностью его порывовъ: «когда читаю, то читаю страстно, когда молюсь ― весь ухожу въ молитву, когда люблю ― прочь мудрость всего свѣта, а когда каюсь ― кровь въ моихъ слезахъ» (I. 240). Въ дѣйствительности же, Оржеховскій представляется человѣкомъ весьма положительнымъ, практическимъ, умѣющимъ господствовать надъ обстоятельствами и людьми, пламеннымъ только въ словахъ, а въ душѣ ― холоднымъ себялюбцемъ. Не имѣя призванія къ духовному сану и зная свой темпераментъ, Оржеховскій дѣлается священникомъ, чтобы заработать кусокъ хлѣба, принимаетъ посвященіе съ предвзятымъ намѣреніемъ жениться, то-есть ― нарушить приносимый обѣтъ.
Оправданія, придуманныя для него поэтомъ будто отецъ принудилъ его сдѣлаться духовнымъ: «надѣнь сутану иль прими отцовское проклятье (І. 245)», а впослѣдствіи «сердце ему вновь и вновь разжигаетъ Кипра богиня (249)» ― недостаточны уже просто потому, что рѣшеніе относительно женитьбы было принято Оржеховскимъ не только прежде посвященія, но и раньше, чѣмъ онъ познакомился и съ дочерью Страша и съ Хелмской, такъ что рѣшеніе это было внушено не любовью, но совсѣмъ иными побужденіями, а именно―страшнымъ честолюбіемъ, желаніемъ играть роль, которая по настроенію времени приходилась какъ разъ впору п должна была сразу дать ему огромную популярность. Такую популярность онъ, дѣйствительно, и пріобрѣлъ, но она была нѣсколько похожа на славу Герострата: ксендзъ вступилъ въ борьбу съ епископами, желая силою остаться въ Церкви, и самъ наводилъ на церковь нововѣрцовъ, которые хотели не преобразовать ее, но уничтожить; словомъ, довелъ смуту
