строфа XI о Болеславѣ Кривоустомъ, какъ будто прямо взята изъ «Историческихъ пѣсенъ» Нѣмцевича). Картины Польши при Пястахъ въ «Послѣднемъ изъ Топорчиковъ (III 125)» и Запорожье ― въ эпилогѣ «Ночлега Гетмана» (ІІІ. 180), непріятно дѣйствуютъ своей банальностью. Скарга, время Яна-Казиміра въ «Старыхъ Воротахъ (ІІІ 57, 59), соперничество Лещинскаго и Августа III ― въ «Старостѣ Копаницкомъ (III, 47)» представлены растянуто, скучно, безвкусно. Въ самомъ «Маргерѣ», несмотря на старательную обработку стиля, собственно историческій фонъ сдѣланъ сѣро, потому что недоставало живости самымъ идеямъ. Положимъ, Янъ изъ Мельштина, посолъ Казиміра Великаго; дѣйствительно былъ отпущенъ ни съ чѣмъ изъ Маріенбурга, это ― знаменательный фактъ въ исторіи Длугоша и въ событіяхъ польской дипломатіи. Но когда поэтъ посвящаетъ цѣлую пѣснь на описаніе одного церемоньяла при отпускѣ этого посла, то въ читателѣ, при наилучшихъ намѣреніяхъ, она не возбуждаетъ интереса, какъ его не заняло бы переложеніе въ стихи вѣнскаго трактата, лайбахскаго или парижскаго конгресса.
Возьмемъ изъ этой пѣсни двѣнадцать плавныхъ и гладкихъ стиховъ: «Покинувъ стражу предъ Господнимъ гробомъ, разсѣлся инокъ на княжой столицѣ, и мечъ испробовавъ въ благочестивой службѣ, сталъ нынѣ хищникомъ чужихъ владѣній. Онъ надъ сосѣднею Литвой, надъ Прусомъ и надъ Ляхомъ, съ угрозой держитъ мечъ, увѣнчанный крестомъ. Всѣ силы алчности, гордыни непреклонной гнѣздятся въ сердцѣ богача-монаха. Тотъ, кто принялъ покорности обѣтъ - теперь могуществомъ царей превысить хочетъ; чудовищную грудь вздымаетъ высоко лишь жажда власти, золота и наслажденья».... Стихи Кондратовича звучны и легки, но если этотъ образъ разложить на единичныя черты, то не получится ни одной, которая бы не была зауряднымъ «общимъ мѣстомъ», такъ что в сравненіи съ этой тканью изъ позаимствованныхъ нитей, красивѣе представляется про-
