Исторіософія давала возможность сразу оріентироваться въ громадной совокупности фактовъ, она открывала въ этомъ лѣсу далекiя просѣки, ставила путевые столбы, а историческому поэту давала готовый фонъ для его картинъ. Такъ какъ надо было предполагать, что духъ народа и вѣка, однажды опредѣленный этою исторіософіею, извѣстенъ всѣмъ, то поэту было позволительно прямо вводить дѣйствующія лица, ограничась немногими вступительными чертами. Но Кондратовичъ не проходилъ этой школы, а усердное собираніе по крупицамъ мелкихъ историческихъ подробностей въ ближайшей окружности могло дать ему развѣ значеніе уѣзднаго археолога — какимъ онъ представляется въ своихъ «Поѣздкахъ»—или компилятора — какимъ онъ является въ своей «Исторіи литературы». Взявшись за историческую поэму, Кондратовичъ признавалъ необходимымъ сперва загрунтовать фонъ картины, описать подробно эпоху; но такъ какъ историческія его свѣденія были среднія, такъ какъ онъ зналъ только то, что вычиталъ въ трудахъ позднѣйшихъ, или то, что во всякомъ случаѣ, уже послужило матеріаломъ для такихъ работъ, а стало быть было уже извѣстно, то и его описанія эпохъ, занимающія иногда цѣлыя страницы, представляютъ, по большей части, только реторику, то есть украшенное изложение истинъ весьма извѣстныхъ, являются картинной и остроумной, но совѣмъ излишней ихъ перифразой.
Приводимъ нѣсколько примѣровъ въ доказательство предшествующаго положенія. Въ «Янкѣ Могильникѣ» поэмѣ написанной въ 1856 г., т. е. въ лучшую эпоху, Кондратовичу пришлось дать характеристику близкаго, хорошо извѣстнаго Наполеоновскаго времени. Спрашивается, развѣ не чистѣйшая реторика ― все то мѣсто, гдѣ «диктаторъ галловъ» представляется какъ творящій самъ великую историческую поэму: «отдѣлы войскъ - его слова, вооруженные ряды ― огненныя его фразы. Тактъ сердца его ― громъ орудій, а хартіей ему ― полсвѣта. И слово каждое, и каждый оборотъ кипѣли
