крылья гораздо болѣе могущественныхъ талантовъ, не оказалъ никакого вліянія на Кондратовича, не ставив шаго себѣ никогда иныхъ задачъ, кромѣ чисто-художественныхъ. Онъ, какъ художникъ, и бралъ чудесность, но бралъ ее готовою, именно такую, какую находилъ въ св. писаніи, или прочелъ въ старой хроникѣ, или услыхалъ въ разсказѣ.
Въ этомъ родѣ — первое его, почти ребяческое произведеніе, съ котораго и начинается собраніе его стихотвореній―«Св. Садохъ» (І ч. 1845 г.); таковы далѣе «Видѣніе пустынника» (1858, IV, 53), довольно большой разсказъ «Мартинъ Студзенскій» (IV, 81, 139., 1859 г.) и множество другихъ. Кондратовичъ не всегда помнилъ, что самъ сказалъ въ «Студзенскомъ» (138), а именно, что «отчизна чудесъ, вѣра встрѣчавшая насъ на паперти, нынѣ отлетѣла изъ христианскихъ сердецъ». Иногда онъ нарушалъ то обязательство, которое какъ бы заключалось въ этихъ словахъ. Напримѣръ: «Возможно-ль чудо или нѣтъ, я въ это не вхожу, но свой разсказъ веду о временахъ, когда всякъ вѣрилъ въ чудо». Если-же Кондратовичъ пытался сочинить чудесность и придумать вещи сверхестественныя, то всѣ подобные опыты оканчивались полнымъ неуспѣхомъ, то есть выходили вещи просто плохія. Къ числу такихъ слабыхъ произведеній принадлежитъ и ненапечатанное стихотвореніе, написанное на смерть Мицкевича: «Надъ Босфоромъ, тамъ, далеко, печально стоятъ люди чужіе. Вотъ крышка гроба опустилась надъ героемъ славянской пѣсни и т. д.» ― въ которомъ авторъ дѣлаетъ видимыя и принужденныя усилія, чтобы подняться выше, стать какъ бы на высотѣ предмета. Въ этомъ стихотвореніи душа Мицкевича восходитъ на Олимпъ христіанскій, представляется Христу и Богоматери, а затѣмъ лучи тойже души разсылаются по вышнему велѣнію во всѣ тѣ мѣста, которыя великій поэтъ любилъ при жизни и которыя обезсмертилъ. Отъ всего этого вѣетъ холодомъ и дѣланностью, средства не соотвѣтствуютъ цѣли. Средства, дѣйствительно, были малы и не позволяли поэту создавать
