Это уже получалась государственная схизма: старый девизъ „divide et impera" (раздѣляй и властвуй), какъ острый клинъ, воткнутъ: былъ въ живое тѣло Великаго Княжества. Литовское боярство зашаталось и, отходя отъ завѣтныхъ національныхъ основъ, стало прельщаться Польшей. Дм. Бантышъ-Каменскій такъ своеобразно говоритъ объ этомъ: „Такимъ образомъ Ягайла тонкой политикой оковалъ могущество Витовта и одушевилъ народы, ему подвластные, посредствомъ образовавшейся въ Литвѣ законодательной власти", разумѣя, конечно, подъ „подвластными народами" Литовскихъ пановъ и бояръ („Исторія Малыя Руси", ч. I, 52).
Ограниченіе-же въ правахъ православныхъ князей и бояръ отгородило прежде всего литовцевъ-католиковъ отъ православныхъ литовскихъ руссиновъ и православныхъ литовцевъ, которыхъ въ то время было также не мало даже среди Гедиминовичей и Ольгердовичей. До 1387 года, какъ извѣстно, Литвѣ неизвѣстна была религіозная рознь, и принадлежность къ той или другой религіи не отражалась на гражданскихъ правахъ, — религіи уживались между собой мирно.
Впрочемъ, пока живъ былъ Витовтъ Великій, акты Городельскаго сейма мало отражались во внутренней жизни Великаго Княжества Литовскаго. Вѣротерпимый, равно ко всѣмъ народностямъ своего обширнаго государства относившійся, сильный своимъ авторитетомъ и личными достоинствами, Витовтъ Великій управлялъ страной не по указамъ изъ Городли или изъ Кракова, а по своему генію, — по этому посѣянныя изъ Городли соблазнъ и рознь не выходили наружу. Личность Витовта Великаго доминировала надъ всей тонкой политикой Ягайлы, Збигнѣва Олесницкаго и польскихъ магнатовъ и настолько импонировала полякамъ, что они, сплетая въ интересахъ Польши Городельскіе акты, вынуждены были сдѣлать Витовту и въ его лицѣ независимости Великаго Княжества Литовскаго существенную уступку. И если-бы, по смерти Витовта, Литва имѣла достойныхъ его имени преемниковъ и, по словамъ Стрыйковскаго, „poteznych a madrych senatorow", то не была-бы „uwichlana", —
