нашли смерть въ пламени Москвы. И совершенно теряетъ вѣру въ невинность этого распоряженія, читая его въ томъ видѣ, какъ оно было дано[1]: „Чтобы пожарные команды немедленно были въ готовности къ выступленію, единственно только съ трубами, а пожарные инструменты остаются здѣсь.“ Почему же, спрашивается, только съ трубами, тогда какъ эти пожарные инструменты составляли также имущество государства? Къ этому приказанію примыкаетъ еще небольшой интересный эпизодъ, разыгравшійся утромъ 2/14 сентября. Именно, въ это утро, во время выступленія изъ Москвы, встрѣтился генералъ Вольцогенъ съ Ростопчинымъ и вмѣстѣ проѣхали нѣкоторую часть пути. „Въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ Коломенской дороги“, такъ разсказываетъ Вольцогенъ[2], „замѣтили мы толпу солдатъ, сопровождавшихъ возы и, когда они приблизились къ намъ, я замѣтилъ, что это были московскія пожарныя трубы. Такъ какъ мнѣ показалось это чрезвычайно страннымъ (sic), то я спросилъ Ростопчина, почему онъ взяль и ихъ съ собою, на что онъ отвѣтилъ: Онъ имѣетъ для этого важные основанія — „а между тѣмъ“, продолжалъ онъ, „для себя лично я взялъ изъ города только лошадь, на которой ѣду, и платье, которое на мнѣ“. Эти послѣднія слова звучатъ уже какъ бы оправданіемъ предъ своими согражданами, потерявшими свое имущество всѣдствіе пожара; въ своемъ возбужденіи и чрезмѣрномъ напряженіи нервовъ онъ плохо слѣдитъ
нашли смерть в пламени Москвы. И совершенно теряет веру в невинность этого распоряжения, читая его в том виде, как оно было дано[1]: «Чтобы пожарные команды немедленно были в готовности к выступлению, единственно только с трубами, а пожарные инструменты остаются здесь». Почему же, спрашивается, только с трубами, тогда как эти пожарные инструменты составляли также имущество государства? К этому приказанию примыкает еще небольшой интересный эпизод, разыгравшийся утром 2/14 сентября. Именно, в это утро, во время выступления из Москвы, встретился генерал Вольцоген с Ростопчиным и вместе проехали некоторую часть пути. «В некотором отдалении от Коломенской дороги, — так рассказывает Вольцоген[2], — заметили мы толпу солдат, сопровождавших возы и, когда они приблизились к нам, я заметил, что это были московские пожарные трубы. Так как мне показалось это чрезвычайно странным (sic), то я спросил Ростопчина, почему он взял и их с собою, на что он ответил: он имеет для этого важные основания — «а между тем, — продолжал он, — для себя лично я взял из города только лошадь, на которой еду, и платье, которое на мне». Эти последние слова звучат уже как бы оправданием пред своими согражданами, потерявшими свое имущество вследствие пожара; в своем возбуждении и чрезмерном напряжении нервов он плохо следит
