то теперь, когда надежда, по крайней мѣрѣ на обозримое время, измѣнила, ждать больше стало не втерпежъ. Напрасно публицисты кричали бѣгущимъ, что это—только временная отсрочка, что исцѣленіе непремѣнно состоится; интеллигенція въ ужасѣ разбѣгалась, какъ испуганное стадо. Чувство личной болѣзненности было такъ остро, что помутило мысль. Интеллигентскій разбродъ послѣ революціи былъ психологической реакціей личности, а не поворотомъ общественнаго сознанія; гипнозъ общественности, подъ которымъ столько лѣтъ жила интеллигенція, вдругъ исчезъ, и личность очутилась на свободѣ.
Потомки оцѣнятъ важность момента, который мы переживаемъ, но горе тѣмъ, кто нынѣ обреченъ осуществлять собственной жизнью этотъ историческій переломъ. Великая растерянность овладѣла интеллигенціей. Формально она все еще тѣснится вокругъ стараго знамени, но прежней вѣры уже нѣтъ. Фанатики общественности не могутъ достаточно надивиться на вялость и равнодушіе, которыя обнаруживаетъ интеллигентская масса къ вопросамъ политики и вообще общественнаго строительства. Реакція торжествуетъ, казни не прекращаются,—въ обществѣ гробовое молчаніе; политическая литература исчезла съ рынка за полнымъ отсутствіемъ покупателей, вопросы коопераціи никого не занимаютъ. Зато внѣ политики интеллигентская мысль мечется лихорадочно и съ жадностью, набрасывается на всякую новинку. Вчерашняго твердокаменнаго радикала не узнать: предъ модернистской поэзіей широко открылись двери, проповѣди христіанства внимаютъ не только терпимо, но и съ явнымъ сочувствіемъ, вопросъ о полѣ оказался способнымъ надолго приковать къ себѣ вниманіе публики. Ни одинъ изъ этихъ интересовъ не указываетъ на цѣль новыхъ исканій, но всѣ они имѣютъ одинъ общій смыслъ.
Кризисъ интеллигенціи еще только начинается. Заранѣе можно сказать, что это будетъ не кризисъ коллективнаго духа, а кризисъ индивидуальнаго сознанія; не общество всѣмъ фрон-
то теперь, когда надежда, по крайней мере на обозримое время, изменила, ждать больше стало невтерпёж. Напрасно публицисты кричали бегущим, что это — только временная отсрочка, что исцеление непременно состоится; интеллигенция в ужасе разбегалась, как испуганное стадо. Чувство личной болезненности было так остро, что помутило мысль. Интеллигентский разброд после революции был психологической реакцией личности, а не поворотом общественного сознания; гипноз общественности, под которым столько лет жила интеллигенция, вдруг исчез, и личность очутилась на свободе.
Потомки оценят важность момента, который мы переживаем, но горе тем, кто ныне обречён осуществлять собственной жизнью этот исторический перелом. Великая растерянность овладела интеллигенцией. Формально она всё ещё теснится вокруг старого знамени, но прежней веры уже нет. Фанатики общественности не могут достаточно надивиться на вялость и равнодушие, которые обнаруживает интеллигентская масса к вопросам политики и вообще общественного строительства. Реакция торжествует, казни не прекращаются, — в обществе гробовое молчание; политическая литература исчезла с рынка за полным отсутствием покупателей, вопросы кооперации никого не занимают. Зато вне политики интеллигентская мысль мечется лихорадочно и с жадностью, набрасывается на всякую новинку. Вчерашнего твердокаменного радикала не узнать: пред модернистской поэзией широко открылись двери, проповеди христианства внимают не только терпимо, но и с явным сочувствием, вопрос о поле оказался способным надолго приковать к себе внимание публики. Ни один из этих интересов не указывает на цель новых исканий, но все они имеют один общий смысл.
Кризис интеллигенции ещё только начинается. Заранее можно сказать, что это будет не кризис коллективного духа, а кризис индивидуального сознания; не общество всем фрон-
