торый даетъ ему возможность и жить въ роскоши, и держать народъ въ безысходномъ рабствѣ, и пріобрѣтать знанія, помогающія ему опять-таки эксплуатировать народъ. Это—озлобленіе раба противъ господина и зависть голоднаго къ сытому. Съ другой стороны, самое знаніе господъ чуждо народной массѣ какъ по своему объему, такъ и по своей отвлеченности: отсюда непониманіе. Но тамъ нѣтъ той метафазической розни, какъ у насъ, или, по крайней мѣрѣ, ея нѣтъ въ такой степени, потому что нѣтъ глубокаго, качественнаго различія между душевнымъ строемъ простолюдина и барина; отчасти барское знаніе столѣтіями просачивалось въ народъ, отчасти въ самой интеллигенціи не такъ великъ расколъ между сознаніемъ и жизнью. Западный буржуа несомнѣнно бѣднѣе русскаго интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи не многимъ превышаютъ его эмоціональный строй, а главное, онъ живетъ сравнительно цѣльной душевной жизнью. Оттого на Западѣ мирный всходъ тяжбы между народомъ и господами психологически возможенъ: тамъ борьба идетъ въ области позитивныхъ интересовъ и чувствъ, которыя естественно выливаются въ форму идей, а разъ такая формулировка совершилась, главной ареной борьбы становится индивидуальное сознаніе. И дѣйствительно, на Западѣ идеи соціализма играютъ сейчасъ рѣшающую роль. Онѣ постепенно превращаютъ механическое столкновеніе въ химическій процессъ, съ одной стороны сплачивая рабочую массу, съ другой—медленно разлагая идеологію буржуазіи, т.-е. однимъ внушая чувство правоты, у другихъ отнимая это чувство.
Между нами и нашимъ народомъ—иная рознь. Мы для него—не грабители, какъ свой братъ, деревенскій кулакъ; мы для него даже не просто чужіе, какъ турокъ или французъ: онъ видитъ наше человѣческое и именно русское обличье, но не чувствуетъ въ насъ человѣческой души, и потому онъ ненавидитъ насъ страстно, вѣроятно съ безсознательнымъ, мистическимъ ужасомъ, тѣмъ глубже ненавидитъ, что мы свои. Каковы мы есть, намъ не только нельзя мечтать о сліяніи съ народомъ,—бояться его мы должны пуще всѣхъ казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждаетъ насъ отъ ярости народной.
торый дает ему возможность и жить в роскоши, и держать народ в безысходном рабстве, и приобретать знания, помогающие ему опять-таки эксплуатировать народ. Это — озлобление раба против господина и зависть голодного к сытому. С другой стороны, само знание господ чуждо народной массе как по своему объёму, так и по своей отвлечённости: отсюда непонимание. Но там нет той метафазической розни, как у нас, или, по крайней мере, её нет в такой степени, потому что нет глубокого, качественного различия между душевным строем простолюдина и барина; отчасти барское знание столетиями просачивалось в народ, отчасти в самой интеллигенции не так велик раскол между сознанием и жизнью. Западный буржуа несомненно беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи немногим превышают его эмоциональный строй, а главное, он живёт сравнительно цельной душевной жизнью. Оттого на Западе мирный всход тяжбы между народом и господами психологически возможен: там борьба идёт в области позитивных интересов и чувств, которые естественно выливаются в форму идей, а раз такая формулировка совершилась, главной ареной борьбы становится индивидуальное сознание. И действительно, на Западе идеи социализма играют сейчас решающую роль. Они постепенно превращают механическое столкновение в химический процесс, с одной стороны сплачивая рабочую массу, с другой — медленно разлагая идеологию буржуазии, т. е. одним внушая чувство правоты, у других отнимая это чувство.
Между нами и нашим народом — иная рознь. Мы для него — не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным, мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной.
