колола въ немъ личность, оторвала сознаніе отъ воли, научила сознаніе праздному обжорству истиной. Она научила людей не стыдиться того, что жизнь темна и скудна правдою, когда въ сознаніи уже накоплены великія богатства истины, и, освободивъ сознаніе отъ повседневнаго контроля воли, она тѣмъ самымъ обрекла и самое сознаніе на чудовищныя заблужденія. Нынѣшній русскій интеллигентъ—прямой потомокъ и наслѣдникъ крѣпостника-вольтерьянца. Divide et impera оправдалось и здѣсь. Будь въ Россіи хоть горсть цѣльныхъ людей съ развитымъ сознаніемъ, т.-е. такихъ, въ которыхъ высокій строй мыслей органически претворенъ въ личность,—деспотизмъ былъ бы немыслимъ. Но гдѣ наиболѣе развитыя сознанія были лишены тѣлъ, а тѣла жили безъ сознанія, тамъ деспотизму было какъ нельзя болѣе привольно. Это вѣчный законъ исторіи; если еще нужны примѣры, достаточно вспомнить о „святыхъ“ Кромвеля и о горсти юношей, освободившихъ. Италію подъ знаменемъ „Dio e popolo“.
И плодъ сталъ сѣменемъ и далъ плодъ сторицей. Деспотизмъ, какъ и не могло быть иначе, вызвалъ въ образованной части общества преувеличенный интересъ къ вопросамъ общественности: такая же частичная гиперестезія, какую вызываетъ во всякомъ живомъ организмѣ чрезмѣрное внѣшнее давленіе на одну точку его. Общественность заполонила сознаніе; разрывъ между дѣятельностью сознанія и личной чувственно-волевой жизнью сталъ общей нормою, больше того—онъ былъ признанъ мѣриломъ святости, единственнымъ путемъ къ спасенію души.
Этотъ распадъ личности оказался роковымъ для интеллигенціи въ трехъ отношеніяхъ: внутренно—онъ сдѣлалъ интеллигента калѣкою, внѣшне—онъ оторвалъ интеллигенцію отъ народа, и, наконецъ, совокупностью этихъ двухъ причинъ онъ обрекъ интеллигенцію на полное безсиліе передъ гнетущей ее властью.
По истинѣ, историкъ не сдѣлалъ бы ошибки, если бы сталъ изучать жизнь русскаго общества по двумъ раздѣльнымъ линіямъ—быта и мысли, ибо между ними не было почти ничего общаго. Волевая жизнь людей измѣняется не только подъ влія-
колола в нём личность, оторвала сознание от воли, научила сознание праздному обжорству истиной. Она научила людей не стыдиться того, что жизнь темна и скудна правдою, когда в сознании уже накоплены великие богатства истины, и, освободив сознание от повседневного контроля воли, она тем самым обрекла и самое сознание на чудовищные заблуждения. Нынешний русский интеллигент — прямой потомок и наследник крепостника-вольтерьянца. Divide et impera оправдалось и здесь. Будь в России хоть горсть цельных людей с развитым сознанием, т. е. таких, в которых высокий строй мыслей органически претворён в личность, — деспотизм был бы немыслим. Но где наиболее развитые сознания были лишены тел, а тела жили без сознания, там деспотизму было как нельзя более привольно. Это вечный закон истории; если ещё нужны примеры, достаточно вспомнить о «святых» Кромвеля и о горсти юношей, освободивших Италию под знаменем «Dio e popolo».
И плод стал семенем и дал плод сторицей. Деспотизм, как и не могло быть иначе, вызвал в образованной части общества преувеличенный интерес к вопросам общественности: такая же частичная гиперестезия, какую вызывает во всяком живом организме чрезмерное внешнее давление на одну точку его. Общественность заполонила сознание; разрыв между деятельностью сознания и личной чувственно-волевой жизнью стал общей нормою, больше того — он был признан мерилом святости, единственным путём к спасению души.
Этот распад личности оказался роковым для интеллигенции в трёх отношениях: внутренне — он сделал интеллигента калекою, внешне — он оторвал интеллигенцию от народа, и, наконец, совокупностью этих двух причин он обрёк интеллигенцию на полное бессилие перед гнетущей её властью.
Поистине, историк не сделал бы ошибки, если бы стал изучать жизнь русского общества по двум раздельным линиям — быта и мысли, ибо между ними не было почти ничего общего. Волевая жизнь людей изменяется не только под влия-
