общепринятому мнѣнію или модѣ, не ради остроумія или увлекательности прочитанной книги,—а въ точномъ, инстинктивно-принудительномъ соотвѣтствіи съ врожденными особенностями своей воли, и что усвоенныя путемъ такого глубоко индивидуальнаго подбора идеи не останутся въ немъ безплодной движимостью сознанія, а будутъ внутреннимъ двигателемъ всей его жизни, тѣмъ, что, въ противоположность чисто-умозрительной, по существу еще мертвой идеѣ, можно назвать идея-чувство, идея-страсть. Но не предопредѣляя въ частностяхъ міровоззрѣнія человѣка, такая духовная цѣльность категорически обусловливаетъ общій характеръ этого міровоззрѣнія, именно его религіозность: нормальный, т.-е., душевно-цѣльный человѣкъ не можетъ не быть религіозенъ, по самой природѣ человѣческой души. Но объ этомъ намъ еще придется говорить.
Казалось бы, ясно, что это самосознаніе и самовоспитаніе личности—не какой-нибудь моральный долгъ, а просто законъ человѣческой природы, обусловленный самымъ фактомъ наличности сознанія въ чѳловѣкѣ. Оно—такой же естественный процессъ въ духовномъ организмѣ человѣка, какъ прорѣзаніе зубовъ или половое созрѣваніе въ физическомъ. Но физическое созрѣваніе человѣка не подлежитъ его вмѣшательству, въ духовномъ же онъ—не только объектъ, но и свободный участникъ. Зубы мудрости непремѣнно прорѣжутся въ свое время, а нормальный ходъ духовнаго развитія можетъ быть безконечно искаженъ историческими условіями, общественными предразсудками и личнымъ заблужденіемъ людей. Такое печальное искаженіе—духовная жизнь русской интеллигенціи.
Наша интеллигенція справедливо ведетъ свою родословную отъ петровской реформы. Какъ и народъ, интеллигенція не можетъ помянуть ее добромъ. Она, навязавъ верхнему слою общества огромное количество драгоцѣнныхъ, но чувственно еще слишкомъ далекихъ идей, первая почти механически рас-
общепринятому мнению или моде, не ради остроумия или увлекательности прочитанной книги, — а в точном, инстинктивно-принудительном соответствии с врождёнными особенностями своей воли, и что усвоенные путём такого глубоко индивидуального подбора идеи не останутся в нём бесплодной движимостью сознания, а будут внутренним двигателем всей его жизни, тем, что, в противоположность чисто-умозрительной, по существу ещё мертвой идее, можно назвать идея-чувство, идея-страсть. Но не предопределяя в частностях мировоззрения человека, такая духовная цельность категорически обусловливает общий характер этого мировоззрения, именно его религиозность: нормальный, т. е., душевно цельный человек не может не быть религиозен, по самой природе человеческой души. Но об этом нам ещё придется говорить.
Казалось бы, ясно, что это самосознание и самовоспитание личности — не какой-нибудь моральный долг, а просто закон человеческой природы, обусловленный самым фактом наличности сознания в чфловеке. Оно — такой же естественный процесс в духовном организме человека, как прорезание зубов или половое созревание в физическом. Но физическое созревание человека не подлежит его вмешательству, в духовном же он — не только объект, но и свободный участник. Зубы мудрости непременно прорежутся в своё время, а нормальный ход духовного развития может быть бесконечно искажён историческими условиями, общественными предрассудками и личным заблуждением людей. Такое печальное искажение — духовная жизнь русской интеллигенции.
Наша интеллигенция справедливо ведёт свою родословную от петровской реформы. Как и народ, интеллигенция не может помянуть её добром. Она, навязав верхнему слою общества огромное количество драгоценных, но чувственно ещё слишком далёких идей, первая почти механически рас-
