раскрытаго „я“ въ сознаніи. И здѣсь же одновременно идетъ другой процессъ—самооцѣнка личности согласно сверх-личнымъ идеямъ, накопляющимся въ сознаніи, и активное ея преобразованіе согласно этимъ идеямъ. Опытъ показываетъ, что такая ломка возможна. Сознаніе можетъ овладѣвать отдѣльными движеніями воли и, подавляя или направляя ихъ, тѣмъ самымъ, путемъ навыка, постепенно воспитывать сообразно съ познанной истиной самую волю. Такова роль сознанія въ отдѣльной личности, такова она и въ общественной жизни, потому что государственный законъ или институтъ есть не что иное, какъ объективированное сознаніе, которое, принудительно регулируя поступки, стремится этимъ путемъ перевоспитывать воли.
Такая нормальная душевная жизнь требуетъ, прежде всего, внутренней сосредоточенности и свободы. Дѣятельность сознанія должна быть устремлена внутрь, на самую личность, и должна быть свободна отъ всякой предвзятости, отъ всякой инородной тенденціи, навязанной внѣшними задачами жизни. Ошибочно думать, что это суживаетъ горизонтъ сознанія; индивидуальное сознаніе по самой своей природѣ не можетъ замыкаться въ себѣ, не можетъ обособляться отъ общей жизни разума; поэтому каждое существенное движеніе общаго разума неминуемо отдается въ каждомъ отдѣльномъ сознаніи, съ той разницей, что здѣсь, въ душѣ, живущей цѣлостно, мнимые запросы разума не находятъ себѣ почвы, но зато вѣчныя идеи, нагруженныя всей глубокой серьезностью общечеловѣческой истины, разгораются въ страсть, какъ это можно видѣть на примѣрахъ Бёніана и Карлейля. Только такой человѣкъ умѣетъ, во-первыхъ, желать отчетливо и сильно, во-вторыхъ, направлять свою сплоченную духовную силу на перестройку дѣйствительности. Эта цѣльность, разумѣется, еще не опредѣляетъ человѣка въ высшемъ смыслѣ, т.-е. въ смыслѣ религіозныхъ, нравственныхъ и политическихъ убѣжденій, но она есть первое, самое элементарное условіе всякаго такого опредѣленія, потому что она ручается за то, что человѣкъ усвоитъ себѣ кругъ убѣжденій не по какимъ-нибудь внѣшнимъ, случайнымъ или одностороннимъ побужденіямъ,—не въ угоду
раскрытого «я» в сознании. И здесь же одновременно идёт другой процесс — самооценка личности согласно сверх-личным идеям, накопляющимся в сознании, и активное её преобразование согласно этим идеям. Опыт показывает, что такая ломка возможна. Сознание может овладевать отдельными движениями воли и, подавляя или направляя их, тем самым, путём навыка, постепенно воспитывать сообразно с познанной истиной самую волю. Такова роль сознания в отдельной личности, такова она и в общественной жизни, потому что государственный закон или институт есть не что иное, как объективированное сознание, которое, принудительно регулируя поступки, стремится этим путём перевоспитывать воли.
Такая нормальная душевная жизнь требует, прежде всего, внутренней сосредоточенности и свободы. Деятельность сознания должна быть устремлена внутрь, на самую личность, и должна быть свободна от всякой предвзятости, от всякой инородной тенденции, навязанной внешними задачами жизни. Ошибочно думать, что это суживает горизонт сознания; индивидуальное сознание по самой своей природе не может замыкаться в себе, не может обособляться от общей жизни разума; поэтому каждое существенное движение общего разума неминуемо отдаётся в каждом отдельном сознании, с той разницей, что здесь, в душе, живущей целостно, мнимые запросы разума не находят себе почвы, но зато вечные идеи, нагруженные всей глубокой серьёзностью общечеловеческой истины, разгораются в страсть, как это можно видеть на примерах Бёниана и Карлейля. Только такой человек умеет, во-первых, желать отчетливо и сильно, во-вторых, направлять свою сплочённую духовную силу на перестройку действительности. Эта цельность, разумеется, ещё не определяет человека в высшем смысле, т. е. в смысле религиозных, нравственных и политических убеждений, но она есть первое, самое элементарное условие всякого такого определения, потому что она ручается за то, что человек усвоит себе круг убеждений не по каким-нибудь внешним, случайным или односторонним побуждениям, — не в угоду
