находитъ свою жизнь. Безъ этого чувства вѣчной неудовлетворенности своими твореніями, которое можно назвать смиреніемъ передъ красотой, нѣтъ истиннаго художника.
То же чувство ограниченности индивидуальныхъ силъ предъ расширяющимися задачами охватываетъ и философскаго мыслителя, и государственнаго дѣятеля, и соціальнаго политика и т. д.
Но если естественность и необходимость смиренія сравнительно легко понять въ этихъ частныхъ областяхъ человѣческой дѣятельности, то почему же такъ трудно оказывается это относительно центральной области духовной жизни, именно—нравственно-религіозной самопровѣрки? Здѣсь-го и обнаруживается рѣшающее значеніе того или иного высшаго критерія, идеала для личности: дается ли этотъ критерій самопровѣрки образомъ совершенной Божественной личности, воплотившейся во Христѣ, или же самообожествившимся человѣкомъ въ той или иной его земной ограниченной оболочкѣ (человѣчество, народъ, пролетаріатъ, сверхчеловѣкъ), т.-е. въ концѣ концовъ своимъ же собственнымъ „я“, но ставшимъ предъ самимъ собой въ героическую позу. Изощряющійся духовный взоръ подвижника въ ограниченномъ, искаженномъ грѣхомъ и страстями человѣкѣ и прежде всего въ себѣ самомъ открываетъ все новыя несовершенства, чувство разстоянія отъ идеала увеличивается, другими словами, нравственное развитіе личности сопровождается увеличивающимся сознаніемъ своихъ несовершенствъ или, что то же, выражается въ смиреніи передъ Богомъ и въ „хожденіи предъ Богомъ“ (какъ это и разъясняется постоянно въ церковной, святоотеческой литературѣ). И эта разница между героической и христіанской самооцѣнкой приникаетъ во всѣ изгибы души, во все самочувствіе.
Вслѣдствіе отсутствія идеала личности (точнѣе, его извращенія), все, что касается религіозной культуры личности, ея выработки, дисциплины, неизбѣжно остается у интеллигенціи въ полной запущенности. У нея отсутствуютъ тѣ абсолютныя нормы и цѣнности, которыя, для этой культуры необходимы и даются только въ религіи. И, прежде всого, отсутствуетъ понятіе грѣха и чувство грѣха, настолько, что слово грѣхъ звучитъ для интеллигентскаго уха такъ же почти
находит свою жизнь. Без этого чувства вечной неудовлетворенности своими творениями, которое можно назвать смирением перед красотой, нет истинного художника.
То же чувство ограниченности индивидуальных сил пред расширяющимися задачами охватывает и философского мыслителя, и государственного деятеля, и социального политика и т. д.
Но если естественность и необходимость смирения сравнительно легко понять в этих частных областях человеческой деятельности, то почему же так трудно оказывается это относительно центральной области духовной жизни, именно — нравственно-религиозной самопроверки? Здесь-го и обнаруживается решающее значение того или иного высшего критерия, идеала для личности: даётся ли этот критерий самопроверки образом совершенной Божественной личности, воплотившейся во Христе, или же самообожествившимся человеком в той или иной его земной ограниченной оболочке (человечество, народ, пролетариат, сверхчеловек), т. е. в конце концов своим же собственным «я», но ставшим пред самим собой в героическую позу. Изощряющийся духовный взор подвижника в ограниченном, искажённом грехом и страстями человеке и прежде всего в себе самом открывает всё новые несовершенства, чувство расстояния от идеала увеличивается, другими словами, нравственное развитие личности сопровождается увеличивающимся сознанием своих несовершенств или, что то же, выражается в смирении перед Богом и в «хождении пред Богом» (как это и разъясняется постоянно в церковной, святоотеческой литературе). И эта разница между героической и христианской самооценкой проникает во все изгибы души, во всё самочувствие.
Вследствие отсутствия идеала личности (точнее, его извращения), всё, что касается религиозной культуры личности, её выработки, дисциплины, неизбежно остаётся у интеллигенции в полной запущенности. У неё отсутствуют те абсолютные нормы и ценности, которые, для этой культуры необходимы и даются только в религии. И, прежде всого, отсутствует понятие греха и чувство греха, настолько, что слово грех звучит для интеллигентского уха так же почти
