неразборчивости средствъ, въ этомъ героическомъ, „все позволено“ (предуказанномъ Достоевскимъ еще въ „Преступленіи и наказаніи“ и въ „Бѣсахъ“) сказывается въ наибольшей степени человѣкобожеская природа интеллигентскаго героизма, присущее ему самообоженіе, поставленіе себя вмѣсто Бога, вмѣсто Провидѣнія, и это не только въ цѣляхъ и планахъ, но и путяхъ и средствахъ осуществленія. Я осуществляю свою идею и ради нея освобождаю себя отъ узъ обычной морали, я разрѣшаю себѣ право не только на имущество, но и на жизнь и смерть другихъ, если это нужно для моей идеи. Въ каждомъ максималистѣ сидитъ такой маленькій Наполеонъ отъ соціализма или анархизма. Аморализмъ, или, по старому выраженію, нигилизмъ есть необходимое послѣдствіе самообоженія, здѣсь подстерегаетъ его опасность саморазложенія, ждетъ неизбѣжный провалъ. И тѣ горькія разочарованія, которыя многіе пережили въ революціи, та неизгладимая изъ памяти картина своеволія, экспропріаторства, массоваго террора, все это явилось не случайно, но было раскрытіемъ тѣхъ духовныхъ потенцій, которыя необходимо таятся въ психологіи самообоженія[1].
Подъемъ героизма въ дѣйствительности доступенъ лишь избраннымъ натурамъ и притомъ въ исключительные моменты исторіи, между тѣмъ жизнь складывается изъ повседневности, а интеллигенція состоитъ не изъ однѣхъ только героическихъ натуръ. Безъ дѣйствительнаго геройства, или возможности его проявленія героизмъ превращается въ претензію, въ вызывающую позу, вырабатывается особый духъ героическаго ханжества и безотвѣтственнаго критиканства, всегдашней „принципіальной“ оппозиціи, преувеличенное чувство своихъ правъ и ослабленное сознаніе обязанностей и вообще личной отвѣтственности. Самый ординарный обыватель, который нисколько не выше, а иногда и ниже окружающей среды, надѣвая интеллигентскій мундиръ, уже начинаетъ относиться къ ней съ вы-
- ↑ Разоблаченія, связанныя съ именемъ Азефа, раскрыли, какъ далеко можетъ итти при героическомъ максимализмѣ эта неразборчивость въ средствахъ, при которой перестаешь уже различать, гдѣ кончается революціонеръ и начинается охранникъ или провокаторъ.
неразборчивости средств, в этом героическом, «всё позволено» (предуказанном Достоевским ещё в «Преступлении и наказании» и в «Бесах») сказывается в наибольшей степени человекобожеская природа интеллигентского героизма, присущее ему самообожение, поставление себя вместо Бога, вместо Провидения, и это не только в целях и планах, но и путях и средствах осуществления. Я осуществляю свою идею и ради неё освобождаю себя от уз обычной морали, я разрешаю себе право не только на имущество, но и на жизнь и смерть других, если это нужно для моей идеи. В каждом максималисте сидит такой маленький Наполеон от социализма или анархизма. Аморализм, или, по старому выражению, нигилизм есть необходимое последствие самообожения, здесь подстерегает его опасность саморазложения, ждёт неизбежный провал. И те горькие разочарования, которые многие пережили в революции, та неизгладимая из памяти картина своеволия, экспроприаторства, массового террора, всё это явилось не случайно, но было раскрытием тех духовных потенций, которые необходимо таятся в психологии самообожения[1].
Подъём героизма в действительности доступен лишь избранным натурам и притом в исключительные моменты истории, между тем жизнь складывается из повседневности, а интеллигенция состоит не из одних только героических натур. Без действительного геройства, или возможности его проявления героизм превращается в претензию, в вызывающую позу, вырабатывается особый дух героического ханжества и безответственного критиканства, всегдашней «принципиальной» оппозиции, преувеличенное чувство своих прав и ослабленное сознание обязанностей и вообще личной ответственности. Самый ординарный обыватель, который нисколько не выше, а иногда и ниже окружающей среды, надевая интеллигентский мундир, уже начинает относиться к ней с вы-
- ↑ Разоблачения, связанные с именем Азефа, раскрыли, как далеко может идти при героическом максимализме эта неразборчивость в средствах, при которой перестаешь уже различать, где кончается революционер и начинается охранник или провокатор.
