данія отвлеченныхъ теоретическихъ ученій. Истинной у насъ называлась та философія, которая помогала бороться съ самодержавіемъ во имя соціализма, а существенной стороной самой борьбы признавалось обязательное исповѣданіе такой „истинной“ философіи.
Тѣ же психологическія особенности русской интеллигенціи привели къ тому, что она просмотрѣла оригинальную русскую философію, равно какъ и философское содержаніе великой русской литературы. Мыслитель такого калибра, какъ Чаадаевъ, совсѣмъ не былъ замѣченъ и не былъ понятъ даже тѣми, которые о немъ упоминали. Казалось, были всѣ основанія къ тому, чтобы Вл. Соловьева признать нашимъ національнымъ философомъ, чтобы около него создать національную философскую традицію. Вѣдь не можетъ же создаться эта традиція вокругъ Когена, Виндельбанда или другого какого-нибудь нѣмца, чуждаго русской душѣ. Соловьевымъ могла бы гордиться философія любой европейской страны. Но русская интеллигенція Вл. Соловьева не читала и не знала, не признала его своимъ. Философія Соловьева глубока и оригинальна, но она не обосновываетъ соціализма, она чужда и народничеству и марксизму, не можетъ быть удобно превращена въ орудіе борьбы съ самодержавіемъ и потому не давала интеллигенціи подходящаго „міровоззрѣнія“, оказалось чуждой, болѣе далекой, чѣмъ „марксистъ“ Авенаріусъ, „народникъ“ Ог., Контъ и др. иностранцы. Величайшимъ русскимъ метафизикомъ былъ, конечно, Достоевскій, но его метафизика была совсѣмъ не по плечу широкимъ слоямъ русской интеллигенціи, онъ подозрѣвался во всякаго рода „реакціонностяхъ“, да и дѣйствительно давалъ къ тому поводъ. Съ грустью нужно сказать, что метафизическій духъ великихъ русскихъ писателей не почуяла себѣ роднымъ русская интеллигенція, настроенная позитивно. И остается открытымъ, кто національнѣе, писатели эти или интеллигентскій міръ въ своемъ господствующемъ сознаніи. Интеллигенція и Л. Толстого не признала настоящимъ образомъ своимъ, но примирилась съ нимъ за его народничество и одно время подверглась духовному вліянію толстовства. Въ толстовствѣ была все та же вражда къ выс-
дания отвлечённых теоретических учений. Истинной у нас называлась та философия, которая помогала бороться с самодержавием во имя социализма, а существенной стороной самой борьбы признавалось обязательное исповедание такой «истинной» философии.
Те же психологические особенности русской интеллигенции привели к тому, что она просмотрела оригинальную русскую философию, равно как и философское содержание великой русской литературы. Мыслитель такого калибра, как Чаадаев, совсем не был замечен и не был понят даже теми, которые о нём упоминали. Казалось, были все основания к тому, чтобы Вл. Соловьёва признать нашим национальным философом, чтобы около него создать национальную философскую традицию. Ведь не может же создаться эта традиция вокруг Когена, Виндельбанда или другого какого-нибудь немца, чуждого русской душе. Соловьёвым могла бы гордиться философия любой европейской страны. Но русская интеллигенция Вл. Соловьёва не читала и не знала, не признала его своим. Философия Соловьёва глубока и оригинальна, но она не обосновывает социализма, она чужда и народничеству и марксизму, не может быть удобно превращена в орудие борьбы с самодержавием и потому не давала интеллигенции подходящего «мировоззрения», оказалось чуждой, более далёкой, чем «марксист» Авенариус, «народник» Ог., Конт и др. иностранцы. Величайшим русским метафизиком был, конечно, Достоевский, но его метафизика была совсем не по плечу широким слоям русской интеллигенции, он подозревался во всякого рода «реакционностях», да и действительно давал к тому повод. С грустью нужно сказать, что метафизический дух великих русских писателей не почуяла себе родным русская интеллигенция, настроенная позитивно. И остаётся открытым, кто национальнее, писатели эти или интеллигентский мир в своём господствующем сознании. Интеллигенция и Л. Толстого не признала настоящим образом своим, но примирилась с ним за его народничество и одно время подверглась духовному влиянию толстовства. В толстовстве была всё та же вражда к выс-
