философіи и науки. Философія и наука понимались субъективно-интеллигентски.
Нео-кантіанство подверглось у насъ меньшему искаженію, такъ какъ пользовалось меньшей популярностью и распространеніемъ. Но все же былъ періодъ, когда мы слишкомъ исключительно хотѣли использовать нео-кантіанство для критическаго реформированія марксизма и для новаго обоснованія соціализма. Даже объективный и научный Струве въ первой своей книгѣ прегрѣшилъ слишкомъ соціологическимъ истолкованіемъ теоріи познанія Риля, далъ гносеологизму Риля благопріятное для экономическаго матеріализма истолкованіе. А Зиммеля одно время у насъ считали почти марксистомъ, хотя съ марксизмомъ онъ имѣетъ мало общаго. Потомъ нео-кантіанскій и нео-фихтіанскій духъ сталъ для насъ орудіемъ освобожденія отъ марксизма и позитивизма и способомъ выраженія назрѣвшихъ идеалистическихъ настроеній. Творческихъ же нео-кантіанскихъ традицій въ русской философіи не было, настоящая русская философія шла инымъ путемъ, о которомъ рѣчь будетъ ниже. Справедливость требуетъ признать, что интересъ къ Канту, къ Фихте, къ германскому идеализму повысилъ нашъ философско-культурный уровень и послужилъ мостомъ къ высшимъ формамъ философскаго сознанія.
Несравненно большему искаженію подвергся у насъ эмпиріокритицизмъ. Эта отвлеченнѣйшая и утонченнѣйшая форма позитивизма, выросшая на традиціяхъ нѣмецкаго критицизма; была воспринята чуть ли не какъ новая философія пролетаріата, съ которой гг. Богдановъ, Луначарскій и др. признали возможнымъ обращаться по домашнему, какъ съ своей собственностью. Гносеологія Авенаріуса настолько обща, формальна и отвлеченна, что не предрѣшаетъ никакихъ метафизическихъ вопросовъ; Авенаріусъ прибѣгъ даже къ буквенной символикѣ, чтобы не связаться ни съ какими онтологическими положеніями. Авенаріусъ страшно боится всякихъ остатковъ матеріализма, спиритуализма и пр. Біологическій матеріалазмъ такъ же для него непріемлемъ какъ и всякая форма онтологизма. Кажущійся біологизмъ системы Авенаріуса не долженъ вводить въ заблу-
философии и науки. Философия и наука понимались субъективно-интеллигентски.
Неокантианство подверглось у нас меньшему искажению, так как пользовалось меньшей популярностью и распространением. Но всё же был период, когда мы слишком исключительно хотели использовать неокантианство для критического реформирования марксизма и для нового обоснования социализма. Даже объективный и научный Струве в первой своей книге прегрешил слишком социологическим истолкованием теории познания Риля, дал гносеологизму Риля благоприятное для экономического материализма истолкование. А Зиммеля одно время у нас считали почти марксистом, хотя с марксизмом он имеет мало общего. Потом неокантианский и неофихтианский дух стал для нас орудием освобождения от марксизма и позитивизма и способом выражения назревших идеалистических настроений. Творческих же неокантианских традиций в русской философии не было, настоящая русская философия шла иным путём, о котором речь будет ниже. Справедливость требует признать, что интерес к Канту, к Фихте, к германскому идеализму повысил наш философско-культурный уровень и послужил мостом к высшим формам философского сознания.
Несравненно большему искажению подвергся у нас эмпириокритицизм. Эта отвлечённейшая и утончённейшая форма позитивизма, выросшая на традициях немецкого критицизма; была воспринята чуть ли не как новая философия пролетариата, с которой гг. Богданов, Луначарский и др. признали возможным обращаться по-домашнему, как с своей собственностью. Гносеология Авенариуса настолько обща, формальна и отвлечённа, что не предрешает никаких метафизических вопросов; Авенариус прибег даже к буквенной символике, чтобы не связаться ни с какими онтологическими положениями. Авенариус страшно боится всяких остатков материализма, спиритуализма и пр. Биологический материалазм так же для него неприемлем как и всякая форма онтологизма. Кажущийся биологизм системы Авенариуса не должен вводить в заблу-
