емъ оть Бога жилище на небесахъ, домъ нерукотворенный, вѣчный“. Какъ извѣстно, среди христіанскихъ мучениковъ было много людей зрѣлаго и пожилого возраста, тогда какъ среди современныхъ активныхъ русскихъ революціонеровъ, кончающихъ жизнь на эшафотѣ, люди, перешагнувшіе за тридцать пять—сорокъ лѣтъ, встрѣчаются очень рѣдко, какъ исключеніе. Въ христіанствѣ преобладало стремленіе научить человѣка спокойно, съ достоинствомъ встрѣчать смерть и только сравнительно рѣдко пробивали дорогу теченія, побуждавшія человѣка искать смерти во имя Христово. У отцовъ церкви мы встрѣтимъ даже обличенія въ высокомѣріи людей, ищущихъ смерти.
Я позволилъ себѣ это отступленіе потому, что оно уясняетъ мою мысль, почему русская интеллигенція не могла создать серьезной культуры. Христіанство ее создало потому, что условіемъ загробнаго блаженства ставило не только „непостыдную кончину“, но и праведную, хорошую жизнь на землѣ. Современнаго революціонера странно было бы утѣшать „жилищемъ на небесахъ“.
Отношенія половъ, бракъ, заботы о дѣтяхъ, о прочныхъ знаніяхъ, пріобрѣтаемыхъ только многими годами упорной работы, любимое дѣло, плоды котораго видишь самъ, красота существующей жизни—какая обо всемъ этомъ можетъ быть рѣчь, если идеаломъ интеллигентнаго человѣка является профессіональный революціонеръ, года два живущій тревожной боевой жизнью и затѣмъ погибающій на эшафотѣ?
Конечно, эта духовная физіономія русской интеллигенціи явилась слѣдствіемъ многовѣковаго господства надъ нашей жизнью абсолютизма. Безъ этихъ свойствъ могла ли бы интеллигенція выдерживать за послѣдніе полвѣка ту героическую борьбу, которая привлекала къ себѣ вниманіе всего міра? Но 17 октября 1905 г. мы подошли къ поворотному пункту. И теперь, вполнѣ цѣня заслуги русской интеллигенціи въ прошломъ, мы должны начать считаться и съ ея тѣневыми сторонами. Въ разгаръ борьбы на нихъ можно было не обращать вниманія. На порогѣ новой русской исторіи, знаменующейся открытымъ выступленіемъ на ряду съ правительствомъ об-
ем оть Бога жилище на небесах, дом нерукотворённый, вечный». Как известно, среди христианских мучеников было много людей зрелого и пожилого возраста, тогда как среди современных активных русских революционеров, кончающих жизнь на эшафоте, люди, перешагнувшие за тридцать пять — сорок лет, встречаются очень редко, как исключение. В христианстве преобладало стремление научить человека спокойно, с достоинством встречать смерть и только сравнительно редко пробивали дорогу течения, побуждавшие человека искать смерти во имя Христово. У отцов церкви мы встретим даже обличения в высокомерии людей, ищущих смерти.
Я позволил себе это отступление потому, что оно уясняет мою мысль, почему русская интеллигенция не могла создать серьёзной культуры. Христианство её создало потому, что условием загробного блаженства ставило не только «непостыдную кончину», но и праведную, хорошую жизнь на земле. Современного революционера странно было бы утешать «жилищем на небесах».
Отношения полов, брак, заботы о детях, о прочных знаниях, приобретаемых только многими годами упорной работы, любимое дело, плоды которого видишь сам, красота существующей жизни — какая обо всём этом может быть речь, если идеалом интеллигентного человека является профессиональный революционер, года два живущий тревожной боевой жизнью и затем погибающий на эшафоте?
Конечно, эта духовная физиономия русской интеллигенции явилась следствием многовекового господства над нашей жизнью абсолютизма. Без этих свойств могла ли бы интеллигенция выдерживать за последние полвека ту героическую борьбу, которая привлекала к себе внимание всего мира? Но 17 октября 1905 г. мы подошли к поворотному пункту. И теперь, вполне ценя заслуги русской интеллигенции в прошлом, мы должны начать считаться и с её теневыми сторонами. В разгар борьбы на них можно было не обращать внимания. На пороге новой русской истории, знаменующейся открытым выступлением наряду с правительством об-
