либо. Гдѣ же въ самомъ дѣлѣ она развивала изъ себя и для себя, какъ у насъ, почти всѣ формы творчества, почти цѣлую маленькую культуру со своими праведниками и грѣшниками, мучениками и „ренегатами“, съ ей исключительно принадлежащею пѣсней, сужденіемъ и даже съ начатками всѣхъ почти наукъ. Сюда, то-есть къ начаткамъ вотъ этихъ наукъ, а отчасти и вытекающей изъ нихъ практики, принадлежитъ и „своя политика“.
Въ этой художественной, съ тонкой, добродушной ироніей написанной картинѣ дана яркая и правдивая характеристика нашего студенчества и спеціально для его умственныхъ потребностей возникшей литературы. Но В. В. Розановъ упустилъ изъ виду, что, выходя изъ этой своеобразной младенческой культуры, русскій интеллигентъ ни въ какую другую культуру не попадаетъ и остается какъ бы въ пустомъ пространствѣ. Для народа онъ — все-таки „баринъ“, а жить студенческой жизнью и послѣ университета для огромнаго большинства образованныхъ людей, конечно, невозможно. И въ результатѣ вчерашній радикалъ и горячій поклонникъ общественнаго блага отрекается сегодня отъ всякихъ идей и всякой общественной работы. Пока онъ въ университетѣ, эта особая студенческая культура даетъ ему какъ будто очень много, но чуть только онъ оставилъ университетскую скамью, онъ чувствуетъ, что не получилъ ничего.
„Буржуазную“ науку онъ презиралъ, знакомился съ нею лишь въ той мѣрѣ, насколько это было необходимо для полученія диплома, составлялъ планы обстоятельнаго самообразованія — но въ итогѣ не научился даже толково излагать свои мысли, не знаетъ азбуки физическихъ наукъ, не знаетъ географіи своей родины, основныхъ фактовъ русской исторіи. И сама университетская жизнь съ ея сходками, кассами, обществами — была ли она настоящей общественной жизнью, или хотя бы подготовительной школой къ ней? Или, быть можетъ, вѣрнѣе это было простое кипѣніе, которое поглощало все время, давало только видимость содержанія? Вѣчная суетня не позволяла оставаться долго наединѣ съ самимъ собой, чтобы отдать себѣ отчетъ въ своей жизни, въ томъ, съ какимъ багажомъ гото-
либо. Где же в самом деле она развивала из себя и для себя, как у нас, почти все формы творчества, почти целую маленькую культуру со своими праведниками и грешниками, мучениками и „ренегатами“, с ей исключительно принадлежащею песней, суждением и даже с начатками всех почти наук. Сюда, то есть к начаткам вот этих наук, а отчасти и вытекающей из них практики, принадлежит и „своя политика“.»
В этой художественной, с тонкой, добродушной иронией написанной картине дана яркая и правдивая характеристика нашего студенчества и специально для его умственных потребностей возникшей литературы. Но В. В. Розанов упустил из виду, что, выходя из этой своеобразной младенческой культуры, русский интеллигент ни в какую другую культуру не попадает и остаётся как бы в пустом пространстве. Для народа он — всё-таки «барин», а жить студенческой жизнью и после университета для огромного большинства образованных людей, конечно, невозможно. И в результате вчерашний радикал и горячий поклонник общественного блага отрекается сегодня от всяких идей и всякой общественной работы. Пока он в университете, эта особая студенческая культура даёт ему как будто очень много, но чуть только он оставил университетскую скамью, он чувствует, что не получил ничего.
«Буржуазную» науку он презирал, знакомился с нею лишь в той мере, насколько это было необходимо для получения диплома, составлял планы обстоятельного самообразования — но в итоге не научился даже толково излагать свои мысли, не знает азбуки физических наук, не знает географии своей родины, основных фактов русской истории. И сама университетская жизнь с её сходками, кассами, обществами — была ли она настоящей общественной жизнью, или хотя бы подготовительной школой к ней? Или, быть может, вернее это было простое кипение, которое поглощало всё время, давало только видимость содержания? Вечная суетня не позволяла оставаться долго наедине с самим собой, чтобы отдать себе отчёт в своей жизни, в том, с каким багажом гото-
