вымирающаго культурнаго типа. Этому кризису стараго интеллигентскаго сознанія нечего удивляться, и еще менѣе есть основаніе скорбѣть о немъ; напротивъ, надо удивляться тому, что онъ протекаетъ какъ-то слишкомъ медленно и безсознательно, скорѣе въ формѣ непроизвольной органической болѣзни, чѣмъ въ видѣ сознательной культурно-философской перестройки; и есть причины жалѣть, что, несмотря на успѣхи въ разложеніи старой вѣры, новые идеи и идеалы намѣчаются слишкомъ слабо и смутно, такъ что кризису пока не предвидится конца.
Для ускоренія этого мучительнаго переходнаго состоянія необходимо одно: сознательное уясненіе тѣхъ моральныхъ и религіозно-философскихъ основъ, на которыхъ зиждутся господствующія идеи. Чтобы понять ошибочность или односторонность какой-либо идеи и найти поправку къ ней, по большей части достаточно вполнѣ отчетливо осознать ея послѣднія посылки, какъ бы прикоснуться къ ея глубочайшимъ корнямъ. Въ этомъ смыслѣ недостаточный интересъ къ моральнымъ и метафизическимъ проблемамъ, сосредоточеніе вниманія исключительно на техническихъ вопросахъ о средствахъ, а не на принципіальныхъ вопросахъ о конечной цѣли и первой причинѣ, есть источникъ живучести идейнаго хаоса и сумятицы. Быть можетъ, самая замѣчательная особенность новѣйшаго русскаго общественнаго движенія, опредѣлившая въ значительной мѣрѣ и его судьбу, есть его философская непродуманность и недоговоренность. Въ отличіе, напр., отъ такихъ историческихъ движеній, какъ великая англійская или великая французская революціи, которыя пытались осуществить новыя, самостоятельно продуманныя и сотворенныя философскія идеи и цѣнности, двинуть народную жизнь по еще непротореннымъ путямъ, открытымъ въ глубокихъ и смѣлыхъ исканіяхъ творческой политической мысли,—наше общественное движеніе руководилось старыми мотивами, заимствованными на вѣру, притомъ не изъ первоисточниковъ, а изъ вторыхъ и третьихъ рукъ. Отсутствіе самостоятельнаго идейнаго творчества въ нашемъ общественномъ движеніи, его глубоко консервативный въ философскомъ смыслѣ характеръ есть фактъ настолько всеобщій и несомнѣнный, что онъ даже почти не обращаетъ на себя
вымирающего культурного типа. Этому кризису старого интеллигентского сознания нечего удивляться, и ещё менее есть основание скорбеть о нём; напротив, надо удивляться тому, что он протекает как-то слишком медленно и бессознательно, скорее в форме непроизвольной органической болезни, чем в виде сознательной культурно-философской перестройки; и есть причины жалеть, что, несмотря на успехи в разложении старой веры, новые идеи и идеалы намечаются слишком слабо и смутно, так что кризису пока не предвидится конца.
Для ускорения этого мучительного переходного состояния необходимо одно: сознательное уяснение тех моральных и религиозно-философских основ, на которых зиждутся господствующие идеи. Чтобы понять ошибочность или односторонность какой-либо идеи и найти поправку к ней, по большей части достаточно вполне отчётливо осознать её последние посылки, как бы прикоснуться к её глубочайшим корням. В этом смысле недостаточный интерес к моральным и метафизическим проблемам, сосредоточение внимания исключительно на технических вопросах о средствах, а не на принципиальных вопросах о конечной цели и первой причине, есть источник живучести идейного хаоса и сумятицы. Быть может, самая замечательная особенность новейшего русского общественного движения, определившая в значительной мере и его судьбу, есть его философская непродуманность и недоговорённость. В отличие, напр., от таких исторических движений, как великая английская или великая французская революции, которые пытались осуществить новые, самостоятельно продуманные и сотворённые философские идеи и ценности, двинуть народную жизнь по ещё непроторённым путям, открытым в глубоких и смелых исканиях творческой политической мысли, — наше общественное движение руководилось старыми мотивами, заимствованными на веру, притом не из первоисточников, а из вторых и третьих рук. Отсутствие самостоятельного идейного творчества в нашем общественном движении, его глубоко консервативный в философском смысле характер есть факт настолько всеобщий и несомненный, что он даже почти не обращает на себя
