сколько ошибочно методологически. Это вообще есть не теоретическое объясненіе, а лишь весьма одностороннее и практически вредное моральное вмѣненіе факта. Конечно, безспорно, что партія, защищавшая „старый порядокъ“ противъ освободительнаго движенія, сдѣлала все отъ нея зависящее, чтобы затормозить это движеніе и отнять отъ него его плоды. Ее можно обвинять въ эгоизмѣ, государственной близорукости, въ пренебреженіи къ интересамъ народа, но возлагать на нее отвѣтственность за неудачу борьбы, которая велась прямо противъ нея и все время была направлена на ея уничтоженіе,—значитъ разсуждать или просто недобросовѣстно, или ребячески-безмысленно; это приблизительно равносильно обвиненію японцевъ въ печальномъ исходѣ русско-японской войны. Въ этомъ распространенномъ стремленіи успокаиваться во всѣхъ случаяхъ на дешевой мысли, что „виновато начальство“, сказывается оскорбительная рабья психологія, чуждая сознанія личной отвѣтственности и привыкшая свое благо и зло приписывать всегда милости или гнѣву посторонней, внѣшней силы. Напротивъ, къ настоящему положенію вещей безусловно и всецѣло примѣнимо утвержденіе, что „всякій народъ имѣетъ то правительство, котораго онъ заслуживаетъ“. Если въ дореволюціонную эпоху фактическая сила стараго порядка еще не давала права признавать его внутреннюю историческую неизбѣжность, то теперь, когда борьба, на нѣкоторое время захватившая все общество и сдѣлавшая его голосъ политически рѣшающимъ, закончилась неудачей защитниковъ новыхъ идей, общество не въ правѣ снимать съ себя отвѣтственность за укладъ жизни, выросшій изъ этого броженія. Безсиліе общества, обнаружившееся въ этой политической схваткѣ, есть не случайность и не простое несчастіе; съ исторической и моральной точки зрѣнія это есть его грѣхъ. И такъ какъ въ конечномъ счетѣ все движеніе какъ по своимъ цѣлямъ, такъ и по своей тактикѣ было руководимо и опредѣляемо духовными силами интеллигенціи—ея вѣрованіями, ея жизненнымъ опытомъ, ея оцѣнками и вкусами, ея умственнымъ и нравственнымъ укладомъ—то проблема политическая само собою становится проблемой культурно-философской и моральной, вопросъ о неудачѣ
сколько ошибочно методологически. Это вообще есть не теоретическое объяснение, а лишь весьма одностороннее и практически вредное моральное вменение факта. Конечно, бесспорно, что партия, защищавшая «старый порядок» против освободительного движения, сделала всё от неё зависящее, чтобы затормозить это движение и отнять от него его плоды. Её можно обвинять в эгоизме, государственной близорукости, в пренебрежении к интересам народа, но возлагать на неё ответственность за неудачу борьбы, которая велась прямо против неё и всё время была направлена на её уничтожение, — значит рассуждать или просто недобросовестно, или ребячески бессмысленно; это приблизительно равносильно обвинению японцев в печальном исходе русско-японской войны. В этом распространённом стремлении успокаиваться во всех случаях на дешёвой мысли, что «виновато начальство», сказывается оскорбительная рабья психология, чуждая сознания личной ответственности и привыкшая своё благо и зло приписывать всегда милости или гневу посторонней, внешней силы. Напротив, к настоящему положению вещей безусловно и всецело применимо утверждение, что «всякий народ имеет то правительство, которого он заслуживает». Если в дореволюционную эпоху фактическая сила старого порядка ещё не давала права признавать его внутреннюю историческую неизбежность, то теперь, когда борьба, на некоторое время захватившая всё общество и сделавшая его голос политически решающим, закончилась неудачей защитников новых идей, общество не вправе снимать с себя ответственность за уклад жизни, выросший из этого брожения. Бессилие общества, обнаружившееся в этой политической схватке, есть не случайность и не простое несчастье; с исторической и моральной точки зрения это есть его грех. И так как в конечном счёте всё движение как по своим целям, так и по своей тактике было руководимо и определяемо духовными силами интеллигенции — её верованиями, её жизненным опытом, её оценками и вкусами, её умственным и нравственным укладом — то проблема политическая само собою становится проблемой культурно-философской и моральной, вопрос о неудаче
