Къ политикѣ въ умахъ русской интеллигенціи установилось въ концѣ концовъ извращенное и въ корнѣ противорѣчивое отношеніе. Сводя политику къ внѣшнему устроенію жизни—чѣмъ она съ технической точки зрѣнія на самомъ дѣлѣ и является,—интеллигенція въ то же время видѣла въ политикѣ альфу и омегу всего бытія своего и народнаго (я беру тутъ политику именно въ широкомъ смыслѣ внѣшняго общественнаго устроенія жизни). Такимъ образомъ, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цѣль,—явное, хотя и постоянно въ человѣческомъ обиходѣ встрѣчающееся извращеніе соотношенія между средствомъ и цѣлью.
Подчиненіе политики идеѣ воспитанія вырываетъ ее изъ той изолированности, на которую политику необходимо обрекаетъ „внѣшнее“ ея пониманіе.
Нельзя политику, такъ понимаемую, свести просто къ состязанію общественныхъ силъ, напр., къ борьбѣ классовъ, рѣшаемой въ концѣ концовъ физическимъ превосходствомъ. Съ другой стороны, при такомъ пониманіи невозможно политикѣ во внѣшнемъ смыслѣ подчинять всю духовную жизнь.
Воспитаніе, конечно, можетъ быть понимаемо тоже во внѣшнемъ смыслѣ. Его такъ и понимаетъ тотъ соціальный оптимизмъ, который полагаетъ, что человѣкъ всегда готовъ, всегда достаточно созрѣлъ для лучшей жизни, и что только неразумное общественное устройство мѣшаетъ ему проявить уже имѣющіяся налицо свойства и возможности. Съ этой точки зрѣнія „общество“ есть воспитатель, хорошій или дурной, отдѣльной личности. Мы понимаемъ воспитаніе совсѣмъ не въ этомъ смыслѣ „устроенія“ общественной среды и ея педагогическаго воздѣйствія на личность. Это есть „соціалистическая“ идея воспитанія, не имѣющая ничего общаго съ идеей воспитанія въ религіозномъ смыслѣ. Воспитаніе въ этомъ смыслѣ совершенно чуждо соціалистическаго оптимизма. Оно вѣритъ не въ устроеніе, а только въ творчество, въ положительную работу человѣка надъ самимъ собой, въ борьбу его внутри себя во имя творческихъ задачъ…
К политике в умах русской интеллигенции установилось в конце концов извращённое и в корне противоречивое отношение. Сводя политику к внешнему устроению жизни — чем она с технической точки зрения на самом деле и является, — интеллигенция в то же время видела в политике альфу и омегу всего бытия своего и народного (я беру тут политику именно в широком смысле внешнего общественного устроения жизни). Таким образом, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цель, — явное, хотя и постоянно в человеческом обиходе встречающееся извращение соотношения между средством и целью.
Подчинение политики идее воспитания вырывает её из той изолированности, на которую политику необходимо обрекает «внешнее» её понимание.
Нельзя политику, так понимаемую, свести просто к состязанию общественных сил, напр., к борьбе классов, решаемой в конце концов физическим превосходством. С другой стороны, при таком понимании невозможно политике во внешнем смысле подчинять всю духовную жизнь.
Воспитание, конечно, может быть понимаемо тоже во внешнем смысле. Его так и понимает тот социальный оптимизм, который полагает, что человек всегда готов, всегда достаточно созрел для лучшей жизни, и что только неразумное общественное устройство мешает ему проявить уже имеющиеся налицо свойства и возможности. С этой точки зрения «общество» есть воспитатель, хороший или дурной, отдельной личности. Мы понимаем воспитание совсем не в этом смысле «устроения» общественной среды и её педагогического воздействия на личность. Это есть «социалистическая» идея воспитания, не имеющая ничего общего с идеей воспитания в религиозном смысле. Воспитание в этом смысле совершенно чуждо социалистического оптимизма. Оно верит не в устроение, а только в творчество, в положительную работу человека над самим собой, в борьбу его внутри себя во имя творческих задач…
