его паденія династія была призвана и посажена на престолъ чужеземцами и въ силу этого уже съ самаго начала своей реставраціи была государственно слаба. Но Бурбоны, въ лицѣ Орлеановъ, конечно, вернулись бы на французскій тронъ послѣ 1848 года, если бы ихъ не предупредилъ Наполеонидъ, сильный національно-государственнымъ обаяніемъ первой Имперіи. Паденіе же Наполеона III на этой подготовленной къ государственнымъ переворотамъ почвѣ было обусловлено полнымъ, безпримѣрнымъ въ исторіи военнымъ разгромомъ государства. Такъ, въ новѣйшей французской исторіи почти въ теченіе цѣлаго столѣтія продолжался политическій круговоротъ отъ республики къ монархіи и обратно, круговоротъ, полный великихъ государственныхъ событій.
Чужой революціонный опытъ даетъ наилучшій комментарій къ нашему русскому. Интеллигенція нашла въ народныхъ массахъ лишь смутные инстинкты, которые говорили далекими голосами, сливавшимися въ какой-то гулъ. Вмѣсто того, чтобы этотъ гулъ претворить систематической воспитательной работой въ сознательные членораздѣльные звуки національной личности, интеллигенція прицѣпила къ этому гулу свои короткія книжныя формулы. Когда гулъ стихъ, формулы повисли въ воздухѣ.
Въ ту борьбу съ исторической русской государственностью и съ “буржуазнымъ“ соціальнымъ строемъ, которая послѣ 17-го октября была поведена съ еще большею страстностью и въ гораздо болѣе революціонныхъ формахъ, чѣмъ до 17 октября интеллигенція внесла огромный фанатизмъ ненависти, убійственную прямолинейность выводовъ и построеній, и ни грана—религіозной идеи.
Религіозность или безрелигіозность интеллигенціи, повидимому, не имѣетъ отношенія къ политикѣ. Однако, только повидимому. Не случайно, что русская интеллигенція, будучи безрелигіозной въ томъ неформальномъ смыслѣ, который мы отстаиваемъ, въ то же время была мечтательна, недѣловита, легкомысленна въ политикѣ. Легковѣріе безъ вѣры, борьба безъ творчества, фанатизмъ безъ энтузіазма, нетерпимость безъ благоговѣнія—словомъ тутъ была и есть налицо вся форма рели-
его падения династия была призвана и посажена на престол чужеземцами и в силу этого уже с самого начала своей реставрации была государственно слаба. Но Бурбоны, в лице Орлеанов, конечно, вернулись бы на французский трон после 1848 года, если бы их не предупредил Наполеонид, сильный национально-государственным обаянием первой Империи. Падение же Наполеона III на этой подготовленной к государственным переворотам почве было обусловлено полным, беспримерным в истории военным разгромом государства. Так, в новейшей французской истории почти в течение целого столетия продолжался политический круговорот от республики к монархии и обратно, круговорот, полный великих государственных событий.
Чужой революционный опыт даёт наилучший комментарий к нашему русскому. Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которые говорили далёкими голосами, сливавшимися в какой-то гул. Вместо того, чтобы этот гул претворить систематической воспитательной работой в сознательные членораздельные звуки национальной личности, интеллигенция прицепила к этому гулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли в воздухе.
В ту борьбу с исторической русской государственностью и с «буржуазным» социальным строем, которая после 17-го октября была поведена с ещё большею страстностью и в гораздо более революционных формах, чем до 17 октября интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственную прямолинейность выводов и построений, и ни грана — религиозной идеи.
Религиозность или безрелигиозность интеллигенции, по-видимому, не имеет отношения к политике. Однако, только по-видимому. Не случайно, что русская интеллигенция, будучи безрелигиозной в том неформальном смысле, который мы отстаиваем, в то же время была мечтательна, неделовита, легкомысленна в политике. Легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения — словом тут была и есть налицо вся форма рели-
