крупное и существенное. Чернышевскій по всему существу своему другой человѣкъ, чѣмъ Герценъ. Не просто индивидуально другой, а именно другой духовный типъ.
Въ дальнѣйшемъ развитіи русской общественной мысли Михайловскій, напр., былъ типичный интеллигентъ, конечно, гораздо болѣе тонкаго индивидуальнаго чекана, чѣмъ Чернышевскій, но все-таки съ головы до ногъ интеллигентъ. Совсѣмъ наоборотъ Владиміръ Соловьевъ вовсе не интеллигентъ. Очень мало индивидуально похожій на Герцена Салтыковъ такъ же, какъ онъ, вовсе не интеллигентъ, но тоже носитъ на себѣ, и весьма покорно, мундиръ интеллигента. Достоевскій и Толстой каждый по-различному срываютъ съ себя и далеко отбрасываютъ этотъ мундиръ. Между тѣмъ весь русскій либерализмъ—въ этомъ его характерное отличіе отъ славянофильства—считаетъ своимъ долгомъ носить интеллигентскій мундиръ, хотя острая отщепенская суть интеллигента ему совершенно чужда. Загадочный ликъ Глѣба Успенскаго тѣмъ и загадоченъ, что его истинное лицо все прикрыто какими-то интеллигентскими масками.
Въ безрелигіозномъ отщепенствѣ отъ государства русской интеллигенціи—ключъ къ пониманію пережитой и переживаемой нами революціи.
Послѣ пугачевщины и до этой революціи всѣ русскія политическія движенія были движеніями образованной и привилегированной части Россіи. Такой характеръ совершенно явственно присущъ офицерской революціи декабристовъ.
Бакунинъ въ 1862 г. думалъ, что уже тогда началось движеніе соціальное и политическое въ самыхъ народныхъ массахъ. Когда началось движеніе, прорвавшееся въ 1905 г. революціей, объ этомъ можно, пожалуй, долго и безконечно спорить, но когда Бакунинъ говорилъ въ 1862 г.: „Многіе разсуждаютъ о томъ, будетъ ли въ Россіи революція или не будетъ, не замѣчая того, что въ Россіи уже теперь революція“, и продолжалъ: „Въ 1863 году быть въ Россіи страшной бѣдѣ, если царь не рѣшится созвать всенародную земскую.
крупное и существенное. Чернышевский по всему существу своему другой человек, чем Герцен. Не просто индивидуально другой, а именно другой духовный тип.
В дальнейшем развитии русской общественной мысли Михайловский, напр., был типичный интеллигент, конечно, гораздо более тонкого индивидуального чекана, чем Чернышевский, но всё-таки с головы до ног интеллигент. Совсем наоборот Владимир Соловьёв вовсе не интеллигент. Очень мало индивидуально похожий на Герцена Салтыков так же, как он, вовсе не интеллигент, но тоже носит на себе, и весьма покорно, мундир интеллигента. Достоевский и Толстой каждый по-различному срывают с себя и далеко отбрасывают этот мундир. Между тем весь русский либерализм — в этом его характерное отличие от славянофильства — считает своим долгом носить интеллигентский мундир, хотя острая отщепенская суть интеллигента ему совершенно чужда. Загадочный лик Глеба Успенского тем и загадочен, что его истинное лицо всё прикрыто какими-то интеллигентскими масками.
В безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции — ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции.
После пугачёвщины и до этой революции все русские политические движения были движениями образованной и привилегированной части России. Такой характер совершенно явственно присущ офицерской революции декабристов.
Бакунин в 1862 г. думал, что уже тогда началось движение социальное и политическое в самых народных массах. Когда началось движение, прорвавшееся в 1905 г. революцией, об этом можно, пожалуй, долго и бесконечно спорить, но когда Бакунин говорил в 1862 г.: «Многие рассуждают о том, будет ли в России революция или не будет, не замечая того, что в России уже теперь революция», и продолжал: «В 1863 году быть в России страшной беде, если царь не решится созвать всенародную земскую.
