ніемъ національно-религіозной самозащиты. Безъ польскаго вмѣшательства великая смута 1598—1613 гг. была бы рядомъ придворныхъ интригъ и переворотовъ, чередующихся съ безсильными и безсвязными бунтами анархическихъ элементовъ тогдашняго общества. Польское вмѣшательство развернуло смуту въ національно-освободительную борьбу, въ которой во главѣ націи стали ея консервативныя общественныя силы, способныя на государственное строительство. Если это была великая эпоха, то не потому, что взбунтовались низы. Ихъ бунтъ не далъ ничего.
Такимъ образомъ, въ событіяхъ смуты начала XVII вѣка передъ нами съ поразительной силой и ясностью выступаетъ неизмѣримое значеніе государственнаго и національнаго началъ. Съ этой точка зрѣнія особенно важенъ моментъ расхожденія и борьбы государственныхъ, земскихъ элементовъ съ противогосударственными, казачьими. За иллюзію общаго дѣла съ „ворами“ первый вождь земства Прокопій Ляпуновъ поплатился собственной жизнью и полнымъ крушеніемъ задуманнаго имъ національнаго предпріятія. Тѣ „послѣдніе люди московскаго государства“, которые по зову патріарха Гормогена встали на спасеніе государства и, подъ предводительствомъ Минина и Пожарскаго, довели до конца дѣло освобожденія націи и возстановленія государства, совершили это въ борьбѣ съ противогосударственнымъ „воровствомъ“ анархическихъ элементовъ. Въ указанномъ критическомъ моментѣ нашей до-петровской „смуты“, въ его общемъ психологическомъ содержаніи чувствуется что-то современное, слишкомъ современное…
Соціальные результаты смуты для низовъ населенія были не только ничтожные, они были отрицательные. Поднявшись въ анархическомъ бунтѣ, направленномъ противъ государства, осѣдлые низы только увеличили свое собственное закрѣпощеніе и соціальную силу „господъ“. И вторая волна соціальной смуты XVII в., движеніе, связанное съ именемъ Стеньки Разина, стоившее множества жертвъ, безсмысленно жестокое, совершенно „воровское“, по своимъ пріемамъ, такъ же безсильно, какъ и первая волна, разбилась о государственную мощь. Въ этомъ отношеніи пугачевщина не представляетъ ничего
нием национально-религиозной самозащиты. Без польского вмешательства великая смута 1598—1613 гг. была бы рядом придворных интриг и переворотов, чередующихся с бессильными и бессвязными бунтами анархических элементов тогдашнего общества. Польское вмешательство развернуло смуту в национально-освободительную борьбу, в которой во главе нации стали её консервативные общественные силы, способные на государственное строительство. Если это была великая эпоха, то не потому, что взбунтовались низы. Их бунт не дал ничего.
Таким образом, в событиях смуты начала XVII века перед нами с поразительной силой и ясностью выступает неизмеримое значение государственного и национального начал. С этой точка зрения особенно важен момент расхождения и борьбы государственных, земских элементов с противогосударственными, казачьими. За иллюзию общего дела с «ворами» первый вождь земства Прокопий Ляпунов поплатился собственной жизнью и полным крушением задуманного им национального предприятия. Те «последние люди московского государства», которые по зову патриарха Гормогена встали на спасение государства и, под предводительством Минина и Пожарского, довели до конца дело освобождения нации и восстановления государства, совершили это в борьбе с противогосударственным «воровством» анархических элементов. В указанном критическом моменте нашей допетровской «смуты», в его общем психологическом содержании чувствуется что-то современное, слишком современное…
Социальные результаты смуты для низов населения были не только ничтожные, они были отрицательные. Поднявшись в анархическом бунте, направленном против государства, оседлые низы только увеличили своё собственное закрепощение и социальную силу «господ». И вторая волна социальной смуты XVII в., движение, связанное с именем Стеньки Разина, стоившее множества жертв, бессмысленно жестокое, совершенно «воровское», по своим приёмам, так же бессильно, как и первая волна, разбилась о государственную мощь. В этом отношении пугачёвщина не представляет ничего
