томъ повернется въ другую сторону, какъ это неразъ бывало въ нашемъ прошломъ, а личность начнетъ собою опредѣлять направленіе общества. Переломъ, происшедшій въ душѣ интеллигента, состоитъ въ томъ, что тиранія политики кончилась. До сихъ поръ общепризнанъ былъ одинъ путь хорошей жизни—жить для народа, для общества; дѣйствительно шли по этой дорогѣ единицы, а всѣ остальные не шли по ней, но не шли и по другимъ путямъ, потому что всѣ другіе пути считались недостойными; у большинства этотъ постулатъ общественнаго служенія былъ въ лучшемъ случаѣ самообманомъ, въ худшемъ—умственнымъ блудомъ и во всѣхъ случаяхъ—самооправданіемъ полнаго нравственнаго застоя. Теперь принудительная монополія общественности свергнута. Она была удобна, объ этомъ нѣтъ спора. Юношу на порогѣ жизни встрѣчало строгое общественное мнѣніе и сразу указывало ему высокую, простую и ясную цѣль. Смыслъ жизни былъ заранѣе установленъ общій для всѣхъ, безъ всякихъ индивидуальныхъ различій. Можно ли было сомнѣваться въ его вѣрности, когда онъ былъ признанъ всѣми передовыми умами и освященъ безчисленными жертвами? Самый героизмъ мучениковъ, положившихъ жизнь за эту вѣру, дѣлалъ сомнѣніе психологически невозможнымъ. Противъ гипноза общей вѣры и подвижничества могли устоять только люди исключительно сильнаго духа. Устоялъ Толстой, устоялъ Достоевскій, средній же человѣкъ, если и не вѣрилъ, не смѣлъ признаваться въ своемъ невѣріи.
Такимъ образомъ, юношѣ не приходилось на собственный рискъ опредѣлять идеальную цѣль жизни: онъ находилъ ее готовою. Это было первое большое удобство для толпы. Другое заключалось въ снятіи всякой нравственной отвѣтственности съ отдѣльнаго человѣка. Политическая вѣра, какъ и всякая другая, по существу своему требовала подвига; но со всякой вѣрой повторяется одна и та же исторія: такъ какъ на подвигъ способны немногіе, то толпа, неспособная на подвигъ, но желающая пріобщиться къ вѣрѣ, изготовляетъ для себя нѣкоторое платоническое исповѣданіе, которое собственно ни къ чему практически не обязываетъ,—и сами священнослужители и подвижники молча узаконяютъ этотъ обманъ, чтобы
том повернётся в другую сторону, как это не раз бывало в нашем прошлом, а личность начнёт собою определять направление общества. Перелом, происшедший в душе интеллигента, состоит в том, что тирания политики кончилась. До сих пор общепризнан был один путь хорошей жизни — жить для народа, для общества; действительно шли по этой дороге единицы, а все остальные не шли по ней, но не шли и по другим путям, потому что все другие пути считались недостойными; у большинства этот постулат общественного служения был в лучшем случае самообманом, в худшем — умственным блудом и во всех случаях — самооправданием полного нравственного застоя. Теперь принудительная монополия общественности свергнута. Она была удобна, об этом нет спора. Юношу на пороге жизни встречало строгое общественное мнение и сразу указывало ему высокую, простую и ясную цель. Смысл жизни был заранее установлен общий для всех, без всяких индивидуальных различий. Можно ли было сомневаться в его верности, когда он был признан всеми передовыми умами и освящён бесчисленными жертвами? Самый героизм мучеников, положивших жизнь за эту веру, делал сомнение психологически невозможным. Против гипноза общей веры и подвижничества могли устоять только люди исключительно сильного духа. Устоял Толстой, устоял Достоевский, средний же человек, если и не верил, не смел признаваться в своём неверии.
Таким образом, юноше не приходилось на собственный риск определять идеальную цель жизни: он находил её готовою. Это было первое большое удобство для толпы. Другое заключалось в снятии всякой нравственной ответственности с отдельного человека. Политическая вера, как и всякая другая, по существу своему требовала подвига; но со всякой верой повторяется одна и та же история: так как на подвиг способны немногие, то толпа, не способная на подвиг, но желающая приобщиться к вере, изготовляет для себя некоторое платоническое исповедание, которое собственно ни к чему практически не обязывает, — и сами священнослужители и подвижники молча узаконяют этот обман, чтобы
