жетъ быть, сама Таня просила узнать. А вдругъ Таня? Господи, какъ я счастливъ!“
Магда ищетъ чистые, крупные комья желтой глины и заводить разговоръ.
— Да, вы знаете, Валя, мы скоро ставимъ Евгенія Онѣгина. Вы участвуете тоже?
— Ну… ну. Не можетъ быть. Гдѣ?
— Такъ, въ жизни. Вы будете играть Онѣгина, Надя — Ольгу, я — няню.
— А Таня?
— Ну, Таня и есть Таня.
Я ужасно краснѣю.
— А вы довольны, что Таня будетъ играть Таню? — спрашиваетъ Магда, и лицо у нея сіетъ отъ удовольствія, что все такъ хорошо устраивается. Танечку я люблю сильно, очень сильно, но мнѣ непріятно, что Магда влѣзла въ эту исторію. „Какое ей дѣло“? — думаю я. Мнѣ припоминается фраза, которую я слышалъ гдѣ-то въ театрѣ: „По какому праву вы лѣзете ко мнѣ въ душу своими грязными пальцами“. 'Я не могу смотрѣть на ея сіяющую физіономію и представляю себѣ, какъ она раструбитъ про насъ съ Таней по всему „Покою'. Является непреодолимое желаніе сказать ей что-нибудь такое, чтобы у нея съ физіономіи сползло выраженіе противнаго блаженства и ехидства.
И совсѣмъ внезапно, по какому-то дикому вдохновенію, я говорю:
— Знаете, что, Магда, я вамъ скажу. Только дайте честное слово, что никому не скажете.
— Честное, благородное слово, не скажу, — говорить Магда съ убѣжденіемъ, и на лицѣ у нея столько институтскаго любопытства, что мнѣ за нее стыдно.
— Такъ помните, дали честное слово.
— Да ну говорите скорѣе.
— Я влюбленъ въ Надю.
— А Таня?
— А въ Таню такъ, чтобы никто не догадался.
Эффектъ изумительный. Этого не только Магда, но я и самъ отъ себя не ожидалъ. лицо у нея становится глупымъ-преглупымъ, какъ будто съ него большой губкой смыли все сіяніе и ехидство. Я торжествую. Вѣдь это такъ романтично отвергнуть чью-нибудь любовь. Черезъ минуту Магда приходитъ въ себя и пускаетъ въ ходъ послѣднее средство:
— Да, кстати, на дачу Майораки перебрался хорошенькій реалистъ Витя Александровъ, — говорить она, дѣлая наивные глаза и подчеркивая слово хорошенькій. „Куда это она гнетъ? и почему имено хорошенькій?“ — съ безпокойствомъ думаю я и говорю небрежно:
— Знаю, онъ раньше жилъ въ городЪ. Я съ нимъ немного знакомъ.
— Такъ, представьте, познакомился этотъ Витя съ Таней и пишетъ ей письма.
— А она что, чортъ возьми.
— Конечно, отвѣтила; онъ ей нравится. Дайте честное слово, что никому не скажете.
— Честное слово.
— Такъ помните — дали честное слово. Вчера они до 10 часовъ вечера гуляли въ саду, и Танѣ нагорѣло отъ мамы. И сегодня у нихъ тоже свиданіе. Только имѣйте въ виду — молчите.
„Измѣнница, какъ ей не стыдно!“ — думаю я и мнѣ хочется плакать. — „Теперь все пропало, все пропало“ — Отъ внезапнаго горя я не думаю даже, что, можетъ быть, и даже навѣрно, Магда обманываетъ или просто шутитъ.
— А, у нихъ свиданіе. А я-то здѣсь при чемъ? зачѣмъ вы мнѣ это говорите?
V.
Въ груди у меня закипаетъ злоба противъ этого чистенькаго маменькинаго сыночка Витьки. И все время, пока Магда роется въ глинѣ, я ревную и изобрѣтаю планъ мести. Но я слишкомъ растерзанъ и уничтоженъ, чтобы что-нибудь придумать. Да кромѣ того необходимо держать себя, какъ ни въ чемъ не бывало, — а это ужасно трудно. Собираю остатки нравственныхъ силъ и пытаюсь завести съ Магдой сухой, офиціальный разговоръ. Но онъ не клеится. Возвращаемся домой молча, черезъ дачу Майораки. Я хмуро несу мѣшокъ съ глиной, изъ которой Танечка будетъ лѣпить своими худенькими ручками какой-нибудь вздоръ. Когда проходимъ мимо домика, гдѣ живетъ она, сердце у меня падаетъ.
— Вы Витю моего не видѣли?
Оборачиваюсь — Витина мать. Она въ тепломъ пуховомъ платкѣ идетъ мелкими шажками по дорожкѣ и улыбается.
