не отреклась бы отъ самодержавія, то могла бы сказать о себѣ то, что Великій Инквизиторъ Достоевскаго говоритъ Христу о римской церкви: «Мы не съ Тобой, a съ нимъ (съ діаволомъ), вотъ наша тайна... Мы взяли отъ него то, что Ты съ негодованіемъ отвергъ тотъ послѣдній даръ, который онъ предлагалъ Тебѣ, показавъ Тебѣ всѣ царства земныя: мы взяли отъ него Римъ и мечъ Кесаря».
Чѣмъ же, какъ не мечемъ Кесаря самодержавіе должно завоевать Константинополь и основать послѣдній третій Римъ, «заливъ міръ кровью». Что лицо самодержавія во внѣшней политикѣ, обращенное ко всѣмъ народамъ есть лицо Звѣря, въ этомъ, кажется, самъ Достоевскій не сомнѣвался. Но онъ вмѣстѣ съ тѣмъ думалъ, что въ политикѣ внутренней, лицо Звѣря становихся лицомъ Бога.
«У насъ гражданская свобода, — увѣряетъ онъ, — можетъ водвориться самая полная, полнѣе, чѣмъ гдѣ-либо въ мірѣ, въ Европѣ или даже въ Сѣверной Америкѣ, и именно на этомъ же адамантовомъ основаніи (на самодержавіи) она и созиждется. Не письменнымъ листомъ утвердится, a созиждется лишь на дѣтской любви народа къ Царю, какъ къ отцу, ибо дѣтямъ можно многое такое позволить, что и немыслимо y другихъ, y договорныхъ народовъ, дѣтямъ можно столь многое довѣрить и столь многое разрѣшить, какъ нигдѣ еще не бывало видано, ибо не измѣнятъ дѣти отцу своему». — «Да, нашему народу можно оказать довѣріе, ибо онъ достоинъ его. Позовите сѣрые зипуны и спросите ихъ самихъ объ ихъ нуждахъ, о томъ, чего имъ надо, и они скажутъ вамъ правду, и мы всѣ, въ первый разъ, можетъ быть, услышимъ настоящую правду».
Слово о сѣрыхъ зипунахъ — намекъ на земскій соборъ. Говорятъ, Достоевскій боялся, что цензура запретитъ эти слова. «Не пропустятъ — и все пропало», — восклицалъ онъ, будто бы, въ смертельной тревогѣ.
Пропустили, но это ничего не спасло. Кажется, впрочемъ, самимъ Достоевскимъ чувствовалось что-то неладное въ этихъ мысляхъ о довѣріи царя къ народу, что-то похожее не столько на «адамантовое основаніе», сколько на ту бездну, надъ которою Мѣдный Всадникъ Россію «вздернулъ на дыбы».
