душъ“ и оправдать которыя онъ не чувствовалъ себя въ силахъ.
Ни одно изъ этихъ объясненій не выдерживаетъ сколько-нибудь серьезной критики, потому что они либо фактически невѣрны, либо скользятъ по поверхности.
Особенно поражаетъ своею несостоятельностью весьма, однако, распространенное убѣждение, что Гоголь впалъ въ безысходную тоску отъ сознанiя своего творческаго безсилія. Это убѣжденіе основывается на томъ, конечно, весьма важномъ фактѣ, что Гоголь собственноручно сжегъ вторую часть „Мертвыхъ душъ“. Но приэтомъ никто, однако же, не обращаетъ вниманія на ничтожность промежутка, отдѣляющаго выходъ первой части „Мертвыхъ душъ“ отъ „Избранной переписки съ друзьями“, гдѣ съ такою торжественностью говорилось объ уничтоженіи продолженія великой „поэмы“. „Мертвыя души“ появились въ 1842 г., „Переписка“ въ 1846 г. уже вышла въ свѣтъ, а начата гораздо раньше: первыя письма, вошедшія въ нее, относятся къ 1843 году.
Когда же, спрашивается, Гоголь могъ почувствовать такъ ясно свое безсиліе, чтобы впасть отъ сознания его въ безнадежное отчаяніе?
Всякое свое произведеніе Гоголь вынашивалъ долгими годами, безконечно его передѣлывая и даже создавъ цѣлую теорію многолѣтняго „вылеживанія“ произведеній въ авторскомъ портфелѣ. У него въ раннихъ годахъ, въ періодъ полнаго расцвѣта творческихъ силъ, были полосы, когда онъ почти ничего не писалъ. Таковъ, напримѣръ, весь 1833 годъ. Но онъ отъ этого, однако, не впалъ въ отчаяніе и подчасъ добродушно самъ подсмѣивался надъ собою въ письмахъ къ близкимъ и только ругалъ свою „лѣнь“. А тутъ вдругъ черезъ два-три года, когда еще не остылъ пылъ первыхъ похвалъ, когда еще въ критикѣ ломались копья за и противъ великаго произведенія, Гоголь почему-то долженъ был такъ безнадежно-ясно узрѣть свою неспособность оправдать великія ожиданія, чтобы печатно поставить крестъ на всей своей писательской дѣятельности.
Несравненно больше правдоподобія въ попыткахъ медицински-психіатрическаго объясненія гоголевской тоски.
