ретическимъ ни нравственнымъ ея формамъ. Чувство не терпитъ ни доказательствъ, ни onpoверженій: предъ его внушеніями тѣ и другія равно слабы. Тоже должно сказать и о постулятахъ закона. Всѣ мы внутренно одобряемъ справедливое и честное, всѣ стремимся къ истинѣ и добру. Эти стремленія въ нашей природѣ глубже всего: онѣ возникаютъ изъ самаго существа ея и развѣтвляются во всѣхъ видахъ нашей дѣятельности. Съ ними мы и раждаемся н умираемъ, ими украшаемъ свое бытіе, съ ними совершаемъ достохвальные подвиги на поприщѣ истины и добродѣтели. Тоже наконецъ скажемъ мы и объ идеѣ Бога. Нельзя представить разумное существо, которое бы, вошедши въ себя, не ощутило потребности признавать бытіе Высочайшей Премудрости. Необходимость этого требованія очевидна не столько въ исторіи человѣчества, сколько въ самой природѣ человѣка: она есть результатъ не ученыхъ изслѣдованій, но простаго, безкорыстнаго взгляда на самого себя. Казалось бы, что эти внутренніе дѣятели въ нашемъ существѣ всего лучше могутъ быть органами истины, непосредственно присущей человѣку, и дать твердое начало Философіи — тѣмъ болѣе, что ими характеризуется не жизнь, не познаніе или желаніе, а самое бытіе наше. Но какой земной умъ можетъ слабымъ своимъ cвѣтомъ разсѣять тотъ мракъ, въ которомъ они дѣйствуютъ, и вполнѣ раскрыть значеніе ихъ внушеній? Внушенія чувства и стремленія духа
