качка не прекращалась, и на бакъ часто попадали верхушки волнъ. Нерѣдко въ каютъ-компаніи приходилось на обѣденный столъ накладывать деревянную рану съ гнѣздами, чтобы въ сильной качкѣ не каталась посуда. Бутылки и графины, завернутые въ салфетки, клали плашмя. Вѣстовые, подавая кушанье, выписывали мыслете, и съѣсть тарелку супа надо было съ большой ловкостью, ни на секунду не забывая законовь равновѣсія. Выдавались и такіе штормовые деньки, въ которые рѣшительно невозможно было готовить въ камбузѣ (судовой кухнѣ), и матросамъ и офицерамъ приходилось довольствоваться сухоѣденіемъ и съ большимъ нетерпѣніемъ ожидать конца этого длиннаго перехода. Уже мѣсяцъ прошелъ… Оставалось, при благопріятныхъ условіяхъ, еще столько же.
Большая часть „пассажировъ“ была уже съѣдена. Ихъ оставалось немного, и тѣхъ спѣшили уничтожить, такъ какъ многіе изъ нихъ не переносили сильной качки и могли издохнуть.
Коноплеву уже не было прежнихъ заботъ и не на чемъ было проявить свою дѣятельность. Не безъ грустнаго чувства разставался онъ съ каждымъ „пассажиромъ“, который назначался на убой и никогда не присутстовалъ при такомъ зрѣлищѣ. Пассажиры рѣдѣли, и Коноплевъ, казалось, еще съ большею заботливостью и любовью ходилъ за оставшимися.
Многіе только дивились такой заботливости о животныхъ, которыхъ, все равно, зарѣжутъ.
— Чего ты такъ стараешься о пассажирахъ, Коноплевъ? — спрашивалъ однажды Артюшкинъ, въ
