тенантъ, влюблененный до помѣшательства въ чистоту и порядокъ и сокрушавшійся тѣмъ, что палуба приняла несоотвѣтствующій ей видъ деревенскаго пейзажа, — строго-настрого приказывалъ боцману Якубенкову, чтобы онъ глядѣлъ въ оба за благопристойностью скотины и за чистотой ихъ помѣщеній.
— Есть, ваше благородіе! — поспѣшилъ отвѣтить боцманъ, который и самъ, какъ невольный ревнитель чистоты и порядка на клиперѣ, не особенно благосклонно относился къ „пассажирамъ“, способнымъ изгадить палубу и тѣмъ навлечь неудовольствіе старшаго офицера.
— А не то… смотри у меня, Якубенковъ! — вдругъ воскликнулъ старшій офицеръ, возвышая голосъ и напуская на себя свирѣпый видъ.
Окрикъ этотъ былъ такъ выразителенъ, что боцманъ почтительно выкатилъ свои глаза, точно хотѣлъ показать, что отлично смотритъ, и вытянулся въ ожиданіи, что будетъ дальше.
И дѣйствительно послѣ короткой паузы, старшій офицеръ, словно-бы для вящей убѣдительности боцманъ, рѣзко, отрывисто и внушительно спросилъ:
— Понялъ?
— Еще бы не понять!
Онъ отлично понялъ, этотъ пожилой приземистый и широкоплечій боцманъ, съ крѣпко посаженной большой головой, покрытой щетиной черныхъ засѣдѣвшихъ волосъ, виднѣвшихся изъ-за сбитой на затылокъ фуражки безъ козырька. Давно уже служившій во флотѣ и видавшій всякихъ начальниковъ, онъ хорошо зналъ старшаго офицера и по достоинству цѣнилъ силу его гнѣвныхъ вспышекъ.
