— Такъ! проговорилъ Сэмъ съ непередаваемой интонаціей, которую могутъ знать только слышавшіе разговоръ негровъ.
— И вотъ что я тебѣ еще скажу, — замѣтилъ Анди — поторапливайся-ка ты, иди за лошадьми, вонъ миссисъ зоветъ тебя, я слышу; полно тебѣ стоять тутъ да валять дурака.
Послѣ этого Сэмъ, дѣйствительно, началъ поторапливаться, и черезъ нѣсколько минутъ торжественно подскакалъ къ дому на одной изъ лошадей, держа другую въ поводу, соскочилъ на землю, прежде чѣмъ онѣ остановились, и съ быстротой вихря подвелъ ихъ къ мѣсту стоянки лошадей. Лошадь Гэлея, пугливый, молодой жеребчикъ, заржала, стала лягаться и сильно натягивать поводья.
— О, го, го! — сказалъ Сэмъ, — ты, кажется, пуглива? — Черное лицо его освѣтилось странной лукавой улыбкой. — Постой-ка, я тебя успокою!
Лошади стояли подъ тѣнью развѣсистаго бука и вокругъ по землѣ валялось множество мелкихъ, острыхъ треугольныхъ буковыхъ орѣшковъ. Сэмъ поднялъ одинъ изъ этихъ орѣшковъ и подошелъ съ нимъ къ жеребчику. Онъ сталъ гладить и ласкать лошадь, стараясь, повидимому, успокоить ее. Какъ будто желая поправить сѣдло, онъ ловко подсунулъ подъ него острый маленькій орѣшекъ такимъ образомъ, что малѣйшее давленіе на сѣдло должно было страшно раздражать нервное животное, не оставляя на кожѣ его никакихъ царапинъ или ранокъ.
— Такъ — сказалъ онъ самъ себѣ, одобрительно ворочая бѣлками глазъ и скаля зубы, — дѣло налажено!
Въ эту минуту миссисъ Шельби вышла на балконъ и подозвала его. Сэмъ подошелъ, съ твердымъ намѣреніемъ поддѣлаться къ барынѣ, не хуже любого кандидата на вакантное мѣсто въ Сенъ-Джемскомъ дворцѣ или въ Вашингтонѣ.
— Что ты такъ копался, Сэмъ? Я посылала Анди поторопить тебя.
— Господи помилуй, миссисъ! отвѣчалъ Сэмъ — лошадей не поймаешь въ одну минуту! Онѣ забѣжали чуть не на южное пастбище, Богъ ихъ знаетъ куда!
— Сэмъ, сколько разъ я тебѣ говорила, что не слѣзетъ употреблять такихъ выраженій какъ: „Господи, помилуй“; „Богъ знаетъ“; это грѣшно.
— О, Господи, спаси мою душу! Я помню ваши слова, миссисъ, я больше не буду.
— Да ты вѣдь и опять сказалъ, Сэмъ!
— Так! проговорил Сэм с непередаваемой интонацией, которую могут знать только слышавшие разговор негров.
— И вот что я тебе еще скажу, — заметил Анди — поторапливайся-ка ты, иди за лошадьми, вон миссис зовет тебя, я слышу; полно тебе стоять тут да валять дурака.
После этого Сэм, действительно, начал поторапливаться, и через несколько минут торжественно подскакал к дому на одной из лошадей, держа другую в поводу, соскочил на землю, прежде чем они остановились, и с быстротой вихря подвел их к месту стоянки лошадей. Лошадь Гэлея, пугливый, молодой жеребчик, заржала, стала лягаться и сильно натягивать поводья.
— О-го-го! — сказал Сэм, — ты, кажется, пуглива? — Черное лицо его осветилось странной лукавой улыбкой. — Постой-ка, я тебя успокою!
Лошади стояли под тенью развесистого бука и вокруг по земле валялось множество мелких, острых треугольных буковых орешков. Сэм поднял один из этих орешков и подошел с ним к жеребчику. Он стал гладить и ласкать лошадь, стараясь, по-видимому, успокоить ее. Как будто желая поправить седло, он ловко подсунул под него острый маленький орешек таким образом, что малейшее давление на седло должно было страшно раздражать нервное животное, не оставляя на коже его никаких царапин или ранок.
— Так — сказал он сам себе, одобрительно ворочая белками глаз и скаля зубы, — дело налажено!
В эту минуту миссис Шельби вышла на балкон и подозвала его. Сэм подошел, с твердым намерением подделаться к барыне, не хуже любого кандидата на вакантное место в Сен-Джемском дворце или в Вашингтоне.
— Что ты так копался, Сэм? Я посылала Анди поторопить тебя.
— Господи помилуй, миссис! отвечал Сэм — лошадей не поймаешь в одну минуту! Они забежали чуть не на южное пастбище, Бог их знает куда!
— Сэм, сколько раз я тебе говорила, что не слезет употреблять таких выражений как: „Господи, помилуй“; „Бог знает“; это грешно.
— О, Господи, спаси мою душу! Я помню ваши слова, миссис, я больше не буду.
— Да ты ведь и опять сказал, Сэм!
