чая, продолжала смотрѣть на него пристально, все съ тѣмъ же страннымъ, нечеловѣческимъ выраженіемъ.
— Ну, что-же ты молчишь? Скажи, вѣдь я правду говорю? — спросилъ Легри.
— Развѣ крысы могутъ сойти съ лѣстницы, пройти по корридору, открыть дверь, которая была заперта и заставлена стуломъ? — спросила Касси. — Развѣ онѣ могутъ идти, идти прямо къ твоей кровати и положить на тебя руку, вотъ такъ?
Касси не сводила своихъ блестящилъ глазъ съ Легри, пока говорила, а онъ слушалъ ее, какъ въ кошмарѣ, пока при послѣднихъ словахъ она не дотронулась до его руки своею холодною, какъ ледъ, рукою. Онъ отскочилъ назадъ съ ругательствомъ.
— Баба! Что ты говоришь? Никто этого не дѣлалъ!
— Ахъ нѣтъ… конечно, нѣтъ… развѣ я сказала, что они дѣлали? — отвѣчала Касси съ насмѣшливой улыбкой.
— Но развѣ… развѣ ты въ самомъ дѣлѣ видѣла? Говори, Касси, что тамъ такое, говори!
— Ложись самъ въ той комнатѣ, — отвѣчалъ Касси, — вотъ и узнаешь.
— А это пришло съ чердака, Касси?
— Это? что такое это?
— Да то, о чемъ ты разсказывала.
— Я ничего тебѣ не разсказывала, — съ мрачною угрюмостью отвѣчала Касси.
Легри тревожно ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Надо разслѣдовать, въ чемъ тутъ дѣло. Сегодня же пойду туда. Я возьму пистолеты…
— Отлично, — сказала Касси. — Лягъ въ той комнатѣ, я буду очень рада! Застрѣли ихъ изъ пистолета, пожалуйста!
Легри топнулъ ногой и произнесъ страшное проклятіе.
— Не кляни, — замѣтила Касси, — неизвѣстно, кто можетъ услышать тебя. НІшъ! это что?
— Что такое? — спросилъ Легри, вздрогнувъ.
Большіе, старые, голландскіе часы, стоявшіе въ углу комнаты, зашипѣли и медленно пробили двѣнадцать.
Легри, самъ не зная, почему, не могъ ни говорить, ни двигаться; смутный ужасъ охватилъ его. Касси съ острымъ, насмѣшливымъ блескомъ въ глазахъ глядѣла на него и считала удары.
— Двѣнадцать часовъ, хорошо, теперь посмотримъ, что будетъ, — сказала она, — отворила дверь въ коридоръ и остановилась, какъ бы прислушиваясь.
чая, продолжала смотреть на него пристально, всё с тем же странным, нечеловеческим выражением.
— Ну, что же ты молчишь? Скажи, ведь я правду говорю? — спросил Легри.
— Разве крысы могут сойти с лестницы, пройти по коридору, открыть дверь, которая была заперта и заставлена стулом? — спросила Касси. — Разве они могут идти, идти прямо к твоей кровати и положить на тебя руку, вот так?
Касси не сводила своих блестящих глаз с Легри, пока говорила, а он слушал ее, как в кошмаре, пока при последних словах она не дотронулась до его руки своею холодною, как лед, рукою. Он отскочил назад с ругательством.
— Баба! Что ты говоришь? Никто этого не делал!
— Ах нет… конечно, нет… разве я сказала, что они делали? — отвечала Касси с насмешливой улыбкой.
— Но разве… разве ты в самом деле видела? Говори, Касси, что там такое, говори!
— Ложись сам в той комнате, — отвечал Касси, — вот и узнаешь.
— А это пришло с чердака, Касси?
— Это? что такое это?
— Да то, о чём ты рассказывала.
— Я ничего тебе не рассказывала, — с мрачною угрюмостью отвечала Касси.
Легри тревожно ходил взад и вперед по комнате.
— Надо расследовать, в чём тут дело. Сегодня же пойду туда. Я возьму пистолеты…
— Отлично, — сказала Касси. — Ляг в той комнате, я буду очень рада! Застрели их из пистолета, пожалуйста!
Легри топнул ногой и произнес страшное проклятие.
— Не кляни, — заметила Касси, — неизвестно, кто может услышать тебя. НИш! это что?
— Что такое? — спросил Легри, вздрогнув.
Большие, старые, голландские часы, стоявшие в углу комнаты, зашипели и медленно пробили двенадцать.
Легри, сам не зная, почему, не мог ни говорить, ни двигаться; смутный ужас охватил его. Касси с острым, насмешливым блеском в глазах глядела на него и считала удары.
— Двенадцать часов, хорошо, теперь посмотрим, что будет, — сказала она, — отворила дверь в коридор и остановилась, как бы прислушиваясь.
