какъ они сжигаются и шипятъ въ огнѣ, его охватила дрожь при мысли о вѣчномъ пламени. Онъ пытался утопить воспоминанія въ винѣ, въ кутежахъ, въ буйныхъ оргіяхъ; но часто, глубокою ночью, когда царящая вокругъ торжественная тишина заставляетъ грѣшника поневолѣ оставаться наединѣ со своей душой, онъ видалъ эту блѣдную мать у своего изголовья, онъ чувствовалъ, какъ мягкіе волосы обвиваются вокругъ его пальцевъ; тогда холодный потъ покрывалъ лицо его, и онъ въ ужасѣ вскакивалъ съ постели. Вы, которые удивляетесь, читая въ одномъ и томъ же евангеліи, что Ногъ есть любовь и что Богъ — всепожирающій пламень, развѣ вы не понимаете, что для души, погрязшей въ порокахъ, совершенная любовь представляется страшнѣйшей пыткой, печатью и приговоромъ безысходнаго отчаянія.
— Чортъ побери! — ворчалъ Легри про себя, — попивая свой пуншъ, — гдѣ онъ это досталъ… какъ двѣ капли воды похожъ на… Тьфу! Я думалъ, что уже позабылъ… Будь я проклятъ, если повѣрю, что можно что нибудь забыть! Дьявольщина! Однако, не ладно сидѣть тутъ одному! Позвать развѣ Эммъ? Она ненавидитъ меня, глупая обезьянка! Ну, да все равно! Я заставлю ее придти!
Легри вышелъ въ широкія сѣни, откуда шла вверхъ когда-то прекрасная винтовая лѣстница. Теперь она была грязна, завалена ящиками и разною дрянью. Ступеньки, не покрытыя ковромъ, вились вверхъ въ темное пространство, неизвѣстно куда. Блѣдный свѣтъ луны пробивался сквозь разбитое вѣерообразное окно надъ дверью, воздухъ былъ сырой и затхлый, словно въ погребѣ.
Легри остановился на первой ступенькѣ и услышалъ пѣніе. Въ этомъ мрачномъ домѣ оно показалось ему чѣмъ-то страннымъ и сверхъестественнымъ, можетъ быть, потому, что нервы его уже были напряжены. Эй! что это такое?
Сильный, выразительный голосъ пѣлъ гимнъ весьма распространенный среди невольниковъ:
О, будетъ горе, горе, горе, |
— Проклятая дѣвчонка! — вскричалъ Легри. — Я заставлю ее замолчать! Эммъ! Эммъ! — звалъ онъ ее хриплымъ голосомъ; но ему отвѣчало лишь насмѣшливое эхо стѣнъ. Голосъ подолжалъ:
Дѣти съ родителями разлучатся! |
Ясно и звучно раздавался въ пустыхъ сѣняхъ припѣвъ:
как они сжигаются и шипят в огне, его охватила дрожь при мысли о вечном пламени. Он пытался утопить воспоминания в вине, в кутежах, в буйных оргиях; но часто, глубокою ночью, когда царящая вокруг торжественная тишина заставляет грешника поневоле оставаться наедине со своей душой, он видал эту бледную мать у своего изголовья, он чувствовал, как мягкие волосы обвиваются вокруг его пальцев; тогда холодный пот покрывал лицо его, и он в ужасе вскакивал с постели. Вы, которые удивляетесь, читая в одном и том же евангелии, что Ног есть любовь и что Бог — всепожирающий пламень, разве вы не понимаете, что для души, погрязшей в пороках, совершенная любовь представляется страшнейшей пыткой, печатью и приговором безысходного отчаяния.
— Чёрт побери! — ворчал Легри про себя, — попивая свой пунш, — где он это достал… как две капли воды похож на… Тьфу! Я думал, что уже позабыл… Будь я проклят, если поверю, что можно что-нибудь забыть! Дьявольщина! Однако, не ладно сидеть тут одному! Позвать разве Эмм? Она ненавидит меня, глупая обезьянка! Ну, да всё равно! Я заставлю ее придти!
Легри вышел в широкие сени, откуда шла вверх когда-то прекрасная винтовая лестница. Теперь она была грязна, завалена ящиками и разною дрянью. Ступеньки, не покрытые ковром, вились вверх в темное пространство, неизвестно куда. Бледный свет луны пробивался сквозь разбитое веерообразное окно над дверью, воздух был сырой и затхлый, словно в погребе.
Легри остановился на первой ступеньке и услышал пение. В этом мрачном доме оно показалось ему чем-то странным и сверхъестественным, может быть, потому, что нервы его уже были напряжены. Эй! что это такое?
Сильный, выразительный голос пел гимн весьма распространенный среди невольников:
О, будет горе, горе, горе, |
— Проклятая девчонка! — вскричал Легри. — Я заставлю ее замолчать! Эмм! Эмм! — звал он ее хриплым голосом; но ему отвечало лишь насмешливое эхо стен. Голос продолжал:
Дети с родителями разлучатся! |
Ясно и звучно раздавался в пустых сенях припев: