клочьями на отсырѣвшихъ стѣнахъ. Здѣсь стоялъ особый непріятный запахъ, смѣсь гнили, грязи и сырости, какой часто замѣчается въ старыхъ запертыхъ домахъ. На обояхъ виднѣлись мѣстами пятна пива и вина, пли записи сдѣланныя мѣломъ, длинные столбцы цифръ, точно будто кто-нибудь упражнялся въ рѣшеніи ариѳметическихъ задачъ. Въ каминѣ стояла жаровня съ горящими угольями: хотя погода была не холодная, но въ этой большой комнатѣ всегда было свѣжо и сыро. Кромѣ того Легри нуженъ былъ огонь, чтобы зажигать сигару и подогрѣвать воду для пунша.
При красноватомъ свѣтѣ угольевъ ясно вырисовывался весь неряшливый и неприглядный видъ комнаты; всюду въ безпорядкѣ валялись сѣдла, уздечки, принадлежности упряжи, кнуты, плащи и разныя части одежды. Собаки, о которыхъ мы раньше упоминали, размѣстились среди этихъ вещей какъ хотѣли и какъ находили для себя удобнѣе.
Легри мѣшалъ пуншъ въ большой кружкѣ, наливая горячую воду изъ треснувшаго чайника съ отбитымъ носомъ и ворча при этомъ.
— Чортъ возьми этого Самбо, чего онъ такъ натравилъ меня на новаго работника! Теперь этотъ малый цѣлую недѣлю не въ состояніи будетъ работать, а время самое горячее.
— Да, ужъ ты всегда отличишься! — сказалъ голосъ за ого стуломъ. Это была Касси, которая неслышными шагами вошла въ комнату и слышала его слова.
— Го! Чертовка! пришла таки назадъ!
— Да, пришла, — отвѣчала она холодно, — и буду дѣлать, что
хочу!
— Врешь, мерзавка! Я своему слову не измѣню. Или веди себя, какъ слѣдуетъ, или убирайся къ неграмъ, живи съ ни ми и работай, какъ они.
— Мнѣ въ десять тысячъ разъ пріятнѣе жить въ самой грязной лачугѣ, чѣмъ оставаться въ твоихъ лапахъ! — вскричала Касси.
— А ты все-таки у меня въ лапахъ! — сказалъ Легри поворачиваясь къ ней съ звѣрской усмѣшкой. — Это утѣшительно. Ну-ка, милая, садисько мнѣ на колѣни и будь умница. — Онъ взялъ ее за руку.
— Симонъ Легри! берегись! — вскричала Касси, сверкнувъ глазами, и такой зловѣщій огонь мелькнулъ въ ея взглядѣ, что страшно было глядѣть. — Ты боишься меня, Симонъ, — сказала
клочьями на отсыревших стенах. Здесь стоял особый неприятный запах, смесь гнили, грязи и сырости, какой часто замечается в старых запертых домах. На обоях виднелись местами пятна пива и вина, пли записи сделанные мелом, длинные столбцы цифр, точно будто кто-нибудь упражнялся в решении арифметических задач. В камине стояла жаровня с горящими угольями: хотя погода была не холодная, но в этой большой комнате всегда было свежо и сыро. Кроме того Легри нужен был огонь, чтобы зажигать сигару и подогревать воду для пунша.
При красноватом свете угольев ясно вырисовывался весь неряшливый и неприглядный вид комнаты; всюду в беспорядке валялись седла, уздечки, принадлежности упряжи, кнуты, плащи и разные части одежды. Собаки, о которых мы раньше упоминали, разместились среди этих вещей как хотели и как находили для себя удобнее.
Легри мешал пунш в большой кружке, наливая горячую воду из треснувшего чайника с отбитым носом и ворча при этом.
— Чёрт возьми этого Самбо, чего он так натравил меня на нового работника! Теперь этот малый целую неделю не в состоянии будет работать, а время самое горячее.
— Да, уж ты всегда отличишься! — сказал голос за ого стулом. Это была Касси, которая неслышными шагами вошла в комнату и слышала его слова.
— Го! Чертовка! пришла таки назад!
— Да, пришла, — отвечала она холодно, — и буду делать, что
хочу!
— Врешь, мерзавка! Я своему слову не изменю. Или веди себя, как следует, или убирайся к неграм, живи с ни ми и работай, как они.
— Мне в десять тысяч раз приятнее жить в самой грязной лачуге, чем оставаться в твоих лапах! — вскричала Касси.
— А ты всё-таки у меня в лапах! — сказал Легри поворачиваясь к ней с зверской усмешкой. — Это утешительно. Ну-ка, милая, садисько мне на колени и будь умница. — Он взял ее за руку.
— Симон Легри! берегись! — вскричала Касси, сверкнув глазами, и такой зловещий огонь мелькнул в её взгляде, что страшно было глядеть. — Ты боишься меня, Симон, — сказала
