большіе глаза, которыми они завистливо глядѣли другъ на друга; непріятный гортанный, полуживотный звукъ ихъ голосовъ; ихъ рваныя одежды, развѣвавшіяся по вѣтру — все это удивительно соотвѣтствовало общему отталкивающему и убогому виду усадьбы.
— Эй, Самбо! — сказалъ Легри, — сведи этихъ молодцовъ въ поселокъ, а вотъ эту бабу я привезъ для тебя, я вѣдь тебѣ обѣщалъ! — онъ отцѣпилъ мулатку, скованную съ Эммелиной, и толкнулъ ее къ Самбо.
Женщина отшатнулась и, отступая назадъ, проговорила:
— О, масса! у меня остался мужъ въ Новомъ Орлеанѣ.
— Ну такъ что-жъ? а здѣсь развѣ тебѣ не нужно мужа? Не толкуй пустяковъ — иди, куда велятъ! — Легри замахнулся бичемъ.
— А ты, сударыня, — обратился онъ къ Эммелинѣ, — пойдемъ-ка со мной.
Въ окнѣ дома мелькнуло чье-то темное, сердитое лицо. Когда Легри отворилъ дверь, женскій голосъ проговорилъ что-то рѣзкимъ, повелительнымъ тономъ. Томъ, съ тревожнымъ участіемъ слѣдившій за Эммелиной, замѣтилъ это и услышалъ, какъ Легри сердито отвѣтилъ: — Держи языкъ за зубами! Я что хочу, то и дѣлаю, мнѣ наплевать на тебя!
Томъ не слыхалъ ничего больше, такъ какъ долженъ былъ идти съ Самбо въ поселокъ. Поселокъ состоялъ изъ жалкихъ лачугъ, расположенныхъ рядами вдали отъ усадьбы. Онѣ имѣли грязный, унылый, нищенскій видъ. Сердце Тома сжалось. Онъ утѣшалъ себя мыслью, что будетъ жить въ хижинѣ, хотя самой простой, но которую ему можно будетъ держать въ порядкѣ и чистотѣ, гдѣ у него будетъ полочка для его Библіи, и гдѣ онъ будетъ проводить въ уединеніи часы, свободные отъ работы. Онъ заглянулъ въ одну, другую лачугу. Это были какія-то конуры безъ всякой мебели, за исключеніемъ кучи грязной соломы, брошенной на полъ, т. е. просто на голую землю, утрамбованную ногами негровъ.
— Которая же будетъ моя? — покорно спросилъ Томъ.
— Не знаю. Иди хоть вотъ въ эту; тутъ, кажись, еще будетъ мѣсто для одного; у насъ во всѣхъ биткомъ набито негровъ, просто не знаю, куда дѣвать новыхъ.
Былъ уже поздній вечеръ, когда усталые обитатели хижинъ вернулись домой съ работы, — ихъ пригнали точно стадо, мужчинъ и женщинъ вмѣстѣ. Едва прикрытые грязною изодран-
большие глаза, которыми они завистливо глядели друг на друга; неприятный гортанный, полуживотный звук их голосов; их рваные одежды, развевавшиеся по ветру — всё это удивительно соответствовало общему отталкивающему и убогому виду усадьбы.
— Эй, Самбо! — сказал Легри, — сведи этих молодцов в поселок, а вот эту бабу я привез для тебя, я ведь тебе обещал! — он отцепил мулатку, скованную с Эммелиной, и толкнул ее к Самбо.
Женщина отшатнулась и, отступая назад, проговорила:
— О, масса! у меня остался муж в Новом Орлеане.
— Ну так что ж? а здесь разве тебе не нужно мужа? Не толкуй пустяков — иди, куда велят! — Легри замахнулся бичем.
— А ты, сударыня, — обратился он к Эммелине, — пойдем-ка со мной.
В окне дома мелькнуло чье-то темное, сердитое лицо. Когда Легри отворил дверь, женский голос проговорил что-то резким, повелительным тоном. Том, с тревожным участием следивший за Эммелиной, заметил это и услышал, как Легри сердито ответил: — Держи язык за зубами! Я что хочу, то и делаю, мне наплевать на тебя!
Том не слыхал ничего больше, так как должен был идти с Самбо в поселок. Поселок состоял из жалких лачуг, расположенных рядами вдали от усадьбы. Они имели грязный, унылый, нищенский вид. Сердце Тома сжалось. Он утешал себя мыслью, что будет жить в хижине, хотя самой простой, но которую ему можно будет держать в порядке и чистоте, где у него будет полочка для его Библии, и где он будет проводить в уединении часы, свободные от работы. Он заглянул в одну, другую лачугу. Это были какие-то конуры без всякой мебели, за исключением кучи грязной соломы, брошенной на пол, т. е. просто на голую землю, утрамбованную ногами негров.
— Которая же будет моя? — покорно спросил Том.
— Не знаю. Иди хоть вот в эту; тут, кажись, еще будет место для одного; у нас во всех битком набито негров, просто не знаю, куда девать новых.
Был уже поздний вечер, когда усталые обитатели хижин вернулись домой с работы, — их пригнали точно стадо, мужчин и женщин вместе. Едва прикрытые грязною изодран-
