выживаютъ лѣтъ шесть, семь; хилые черезъ два, три года никуда не годятся. Первое время я очень возился съ ними, старался, чтобы они подольше выдерживали, я ихъ лечилъ, когда они заболѣвали, давалъ имъ одежду и одѣяла, всячески старался содержать ихъ хорошо и прилично. И все это не къ чему было. Я только деньги понапрасну тратилъ, да наживалъ массу хлопотъ. А теперь у меня такъ заведено, боленъ ли, здоровъ ли, все едино, ступай на работу. Умретъ, я покупаю другого, это выходитъ и дешевле, и легче.
Незнакомецъ отошелъ и сѣлъ подлѣ одного джентльмена, который прислушивался къ разговору съ нескрываемымъ негодованіемъ.
— Вы не должны считать, что всѣ южные плантаторы похожи на этого субъекта, — сказалъ онъ.
— Надѣюсь, что нѣтъ! — съ жаромъ вскричалъ молодой джентльменъ.
— Это низкій, грубый скотина! — замѣтилъ другой.
— А между тѣмъ ваши законы предоставляютъ ему право держать въ своей неограниченной власти сколько угодно вполнѣ беззащитныхъ человѣческихъ существъ! онъ, правда, негодяй, но вы не можете сказать, чтобы такихъ было мало.
— Пожалуй, — отвѣчалъ другой, — но среди плантаторовъ попадаются тоже не мало добрыхъ, гуманныхъ людей.
— Согласенъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ: — но по моему именно на васъ добрыхъ и гуманныхъ людяхъ лежитъ отвѣтственность за всю грубость и жестокость такихъ негодяевъ. Если бы не ваше одобреніе и поддержка, вся система рабовладѣнія не продержалась бы и часа. Если бы всѣ плантаторы походили на этого, — онъ указалъ пальцемъ на Легри, стоявшаго спиной къ нимъ, — рабство кануло бы въ воду, какъ камень. Именно ваша гуманность и внушаемое вами уваженіе прикрываютъ и поддерживаютъ ихъ самодурство.
— Вы, очевидно, очень высокаго мнѣнія о моей гуманности, — улыбнулся плантаторъ, — но совѣтую вамъ говорить не такъ громко: на пароходѣ могутъ найтись люди, которые не настолько терпимо относятся къ чужимъ мнѣніямъ, какъ я. Подождите, пока мы пріѣдемъ на мою плантацію, тамъ можете сколько угодно бранить насъ всѣхъ
Молодой человѣкъ улыбнулся и покраснѣлъ, а затѣмъ оба усѣлись играть въ триктракъ.
Въ это время другого рода разговоръ происходилъ на нижней палубѣ между Эммелиной и мулаткой, съ которой она была
выживают лет шесть, семь; хилые через два, три года никуда не годятся. Первое время я очень возился с ними, старался, чтобы они подольше выдерживали, я их лечил, когда они заболевали, давал им одежду и одеяла, всячески старался содержать их хорошо и прилично. И всё это не к чему было. Я только деньги понапрасну тратил, да наживал массу хлопот. А теперь у меня так заведено, болен ли, здоров ли, всё едино, ступай на работу. Умрет, я покупаю другого, это выходит и дешевле, и легче.
Незнакомец отошел и сел подле одного джентльмена, который прислушивался к разговору с нескрываемым негодованием.
— Вы не должны считать, что все южные плантаторы похожи на этого субъекта, — сказал он.
— Надеюсь, что нет! — с жаром вскричал молодой джентльмен.
— Это низкий, грубый скотина! — заметил другой.
— А между тем ваши законы предоставляют ему право держать в своей неограниченной власти сколько угодно вполне беззащитных человеческих существ! он, правда, негодяй, но вы не можете сказать, чтобы таких было мало.
— Пожалуй, — отвечал другой, — но среди плантаторов попадаются тоже не мало добрых, гуманных людей.
— Согласен, — отвечал молодой человек: — но по моему именно на вас добрых и гуманных людях лежит ответственность за всю грубость и жестокость таких негодяев. Если бы не ваше одобрение и поддержка, вся система рабовладения не продержалась бы и часа. Если бы все плантаторы походили на этого, — он указал пальцем на Легри, стоявшего спиной к ним, — рабство кануло бы в воду, как камень. Именно ваша гуманность и внушаемое вами уважение прикрывают и поддерживают их самодурство.
— Вы, очевидно, очень высокого мнения о моей гуманности, — улыбнулся плантатор, — но советую вам говорить не так громко: на пароходе могут найтись люди, которые не настолько терпимо относятся к чужим мнениям, как я. Подождите, пока мы приедем на мою плантацию, там можете сколько угодно бранить нас всех
Молодой человек улыбнулся и покраснел, а затем оба уселись играть в триктрак.
В это время другого рода разговор происходил на нижней палубе между Эммелиной и мулаткой, с которой она была
