стую головку въ гробу, потомъ головку закрыли покрываломъ, крышка гроба опустилась. Онъ пошелъ вмѣстѣ съ другими въ маленькій уголокъ въ концѣ сада; тамъ, около дерновой скамейки, на которой она такъ часто сидѣла и читала, и пѣла съ Томомъ, вырыта была маленькая могилка. Сентъ-Клеръ стоялъ подлѣ нея и тупо смотрѣлъ внизъ. Онъ видѣлъ, какъ спускали гробикъ, онъ смутно слышалъ торжественныя слова: „Азъ есмь воскресеніе и животъ вѣчный; вѣруяй въ Меня аще и умретъ, оживетъ“! и когда могилу засыпали землей, онъ никакъ не могъ представить себѣ, что въ этой могилѣ скрыта отъ него его Ева.
Нѣтъ, это и была не Ева, а лишь бренная оболочка того просвѣтленнаго, безсмертнаго существа, которое воскреснетъ въ день второго пришествія Христа!
Потомъ чужіе уѣхали, а свои близкіе вернулись въ домъ, гдѣ имъ не суждено было больше видѣть ее. Комната Маріи была завѣшена темными занавѣсями, она лежала въ постели рыдала, стонала и ежеминутно звала слугъ. Слугамъ некогда плакать, да и съ какой стати? вѣдь это ея, ея собственное горе; она была вполнѣ убѣждена, что никто на землѣ не чувствуетъ, и не можетъ, и не хочетъ чувствовать такъ сильно, какъ она.
— Сентъ-Клеръ не пролилъ ни одной слезинки, — говорила она, — онъ не можетъ сочувствовать мнѣ; удивительно до чего онъ жестокъ и безчувственъ, вѣдь онъ долженъ же понимать, какъ я страдаю.
Люди настолько довѣряютъ своимъ глазамъ и ушамъ, что большинство слугъ искренно думало, что миссъ всѣхъ больше огорчена, особенно когда съ Маріей стали дѣлаться истерическіе припадки, она послала за докторомъ и, наконецъ, объявила, что умираетъ. Поднялась общая суматоха, приносили горячія бутылки, грѣли фланель, суетились, бѣгали, и это отвлекало мысли отъ свѣжей утраты.
Томъ не раздѣлялъ мнѣнія большинства, его неудержимо влекло къ господину. Онъ ходилъ за нимъ по пятамъ и постоянно слѣдилъ за нимъ внимательнымъ, грустными, взглядомъ. Когда онъ видѣлъ, какъ Сентъ-Клеръ сидѣлъ блѣдный и спокойный въ комнатѣ Евы и держалъ въ рукахъ ея маленькую Библію, но не различалъ ни слова, ни буквы въ открытой книгѣ, Томъ прочелъ въ этомъ сухомъ, неподвижномъ взорѣ большое горе, чѣмъ во всѣхъ рыданіяхъ и причитаніяхъ Маріи.
Черезъ нѣсколько дней Сентъ-Клеръ вернулся въ городъ; Августинъ, не находившій себѣ мѣста отъ тоски, жаждалъ перемѣны, надѣялся, что она дастъ новое направленіе его мыслямъ.
стую головку в гробу, потом головку закрыли покрывалом, крышка гроба опустилась. Он пошел вместе с другими в маленький уголок в конце сада; там, около дерновой скамейки, на которой она так часто сидела и читала, и пела с Томом, вырыта была маленькая могилка. Сент-Клер стоял подле неё и тупо смотрел вниз. Он видел, как спускали гробик, он смутно слышал торжественные слова: „Аз есмь воскресение и живот вечный; веруяй в Меня аще и умрет, оживет“! и когда могилу засыпали землей, он никак не мог представить себе, что в этой могиле скрыта от него его Ева.
Нет, это и была не Ева, а лишь бренная оболочка того просветленного, бессмертного существа, которое воскреснет в день второго пришествия Христа!
Потом чужие уехали, а свои близкие вернулись в дом, где им не суждено было больше видеть ее. Комната Марии была завешена темными занавесями, она лежала в постели рыдала, стонала и ежеминутно звала слуг. Слугам некогда плакать, да и с какой стати? ведь это её, её собственное горе; она была вполне убеждена, что никто на земле не чувствует, и не может, и не хочет чувствовать так сильно, как она.
— Сент-Клер не пролил ни одной слезинки, — говорила она, — он не может сочувствовать мне; удивительно до чего он жесток и бесчувствен, ведь он должен же понимать, как я страдаю.
Люди настолько доверяют своим глазам и ушам, что большинство слуг искренно думало, что мисс всех больше огорчена, особенно когда с Марией стали делаться истерические припадки, она послала за доктором и, наконец, объявила, что умирает. Поднялась общая суматоха, приносили горячие бутылки, грели фланель, суетились, бегали, и это отвлекало мысли от свежей утраты.
Том не разделял мнения большинства, его неудержимо влекло к господину. Он ходил за ним по пятам и постоянно следил за ним внимательным, грустными, взглядом. Когда он видел, как Сент-Клер сидел бледный и спокойный в комнате Евы и держал в руках её маленькую Библию, но не различал ни слова, ни буквы в открытой книге, Том прочел в этом сухом, неподвижном взоре большое горе, чем во всех рыданиях и причитаниях Марии.
Через несколько дней Сент-Клер вернулся в город; Августин, не находивший себе места от тоски, жаждал перемены, надеялся, что она даст новое направление его мыслям.
