Въ этомъ воплѣ слышалось искреннее, отчаянное горе, кровь прилила къ мраморно-блѣдному лицу Сентъ-Клера, и въ первый разъ послѣ смерти дѣвочки на глазахъ его показались слезы.
— Встань, дѣвочка, — сказала миссъ Офелія мягкимъ голосомъ; — не плачь такъ. Миссъ Ева ушла на небо; она теперь ангелъ.
— Но я не могу ее видѣть! — отвѣчала Топси, — я никогда ее не увижу! — и она зарыдала еще сильнѣе.
Съ минуту всѣ стояли молча.
— Она говорила, что любитъ меня! — продолжала Топси, — и она вправду любила! О Господи, Господи! Теперь у меня никого не осталось, никого, никого!
— Это, пожалуй, правда, — замѣтилъ Сентъ-Клеръ. — Но, — обратился онъ къ миссъ Офеліи, — попробуйте, не удастся ли вамъ успокоить это бѣдное созданьице.
— Лучше бы мнѣ никогда не родиться на свѣтъ, — рыдала Топси, — я совсѣмъ не хотѣла рождаться, и зачѣмъ я только родилась, совсѣмъ это не нужно!
Миссъ Офелія ласково, но рѣшительно подняла ее съ полу и увела изъ комнаты; при этомъ изъ глазъ ея упало нѣсколько слезинокъ.
— Топси, бѣдная дѣвочка, — сказала она, приведя ее къ себѣ въ комнату, — не отчаивайся такъ! Я могу любить тебя, хоть я и не похожа на нашу милую малютку. Она научила меня настоящей христіанской любви. Я могу тебя любить, я тебя люблю и помогу тебѣ вырости хорошей христіанкой.
Голосъ миссъ Офеліи говорилъ больше, чѣмъ ея слова, а еще болѣе краснорѣчивы были слезы, которыя текли по лицу ея. Съ этой минуты она пріобрѣла надъ душой одинокаго ребенка вліяніе, которое сохранилось на всю жизнь.
— О, моя Ева, какъ мало прожила ты на свѣтѣ и какъ много добра сдѣлала, — мелькнуло въ умѣ Сентъ-Клера. — Какой-то отчетъ я дамъ за всю свою долгую жизнь!
Нѣсколько времени въ комнатѣ умершей раздавался сдержанный шопотъ и тихіе шаги: это слуги приходили посмотрѣть на покойницу; потомъ принесли гробикъ, потомъ были похороны; кареты подъѣзжали къ подъѣзду, чужіе люди приходили и садились, появились бѣлые шарфы и лепты, креповыя повязки и траурныя платья; кто-то читалъ Библію, кто-то молился, и Сентъ-Клеръ жилъ, ходилъ, двигался, какъ человѣкъ, выплакавшій всѣ слезы. До послѣдней минуты онъ видѣлъ одно только: золоти-
В этом вопле слышалось искреннее, отчаянное горе, кровь прилила к мраморно-бледному лицу Сент-Клера, и в первый раз после смерти девочки на глазах его показались слезы.
— Встань, девочка, — сказала мисс Офелия мягким голосом; — не плачь так. Мисс Ева ушла на небо; она теперь ангел.
— Но я не могу ее видеть! — отвечала Топси, — я никогда ее не увижу! — и она зарыдала еще сильнее.
С минуту все стояли молча.
— Она говорила, что любит меня! — продолжала Топси, — и она вправду любила! О Господи, Господи! Теперь у меня никого не осталось, никого, никого!
— Это, пожалуй, правда, — заметил Сент-Клер. — Но, — обратился он к мисс Офелии, — попробуйте, не удастся ли вам успокоить это бедное созданьице.
— Лучше бы мне никогда не родиться на свет, — рыдала Топси, — я совсем не хотела рождаться, и зачем я только родилась, совсем это не нужно!
Мисс Офелия ласково, но решительно подняла ее с полу и увела из комнаты; при этом из глаз её упало несколько слезинок.
— Топси, бедная девочка, — сказала она, приведя ее к себе в комнату, — не отчаивайся так! Я могу любить тебя, хоть я и не похожа на нашу милую малютку. Она научила меня настоящей христианской любви. Я могу тебя любить, я тебя люблю и помогу тебе вырасти хорошей христианкой.
Голос мисс Офелии говорил больше, чем её слова, а еще более красноречивы были слезы, которые текли по лицу её. С этой минуты она приобрела над душой одинокого ребенка влияние, которое сохранилось на всю жизнь.
— О, моя Ева, как мало прожила ты на свете и как много добра сделала, — мелькнуло в уме Сент-Клера. — Какой-то отчет я дам за всю свою долгую жизнь!
Несколько времени в комнате умершей раздавался сдержанный шёпот и тихие шаги: это слуги приходили посмотреть на покойницу; потом принесли гробик, потом были похороны; кареты подъезжали к подъезду, чужие люди приходили и садились, появились белые шарфы и лепты, креповые повязки и траурные платья; кто-то читал Библию, кто-то молился, и Сент-Клер жил, ходил, двигался, как человек, выплакавший все слезы. До последней минуты он видел одно только: золоти-
