вольно умолкали рыданья и жалобы. Всѣ стояли вокругъ нея, затаивъ дыханіе.
— Ева! — тихонько позвалъ Сентъ-Клеръ.
Она не слышала.
— О, Ева, скажи намъ, что ты видишь? Что это такое? — Свѣтлая, радостная улыбка пробѣжала по лицу ея, и она проговорила прерывающимся голосомъ: — О, любовь, радость, миръ! — затѣмъ вздохнула и перешла отъ смерти къ новой жизни.
Прощай, возлюбленное дитя! Свѣтлыя врата вѣчности закрылись за тобою; мы болѣе не увидимъ твоего кроткаго личика. О, какое горе для тѣхъ, кто видѣлъ, какъ ты возносилась на небеса, когда они проснутся и найдутъ надъ собой лишь холодное сѣрое небо будничной жизни, увидятъ, что ты навсегда ушла отъ нихъ.
вольно умолкали рыданья и жалобы. Все стояли вокруг неё, затаив дыхание.
— Ева! — тихонько позвал Сент-Клер.
Она не слышала.
— О, Ева, скажи нам, что ты видишь? Что это такое? — Светлая, радостная улыбка пробежала по лицу её, и она проговорила прерывающимся голосом: — О, любовь, радость, мир! — затем вздохнула и перешла от смерти к новой жизни.
Прощай, возлюбленное дитя! Светлые врата вечности закрылись за тобою; мы более не увидим твоего кроткого личика. О, какое горе для тех, кто видел, как ты возносилась на небеса, когда они проснутся и найдут над собой лишь холодное серое небо будничной жизни, увидят, что ты навсегда ушла от них.
Статуетки и картины въ комнатѣ Евы были закрыты бѣлыми чахлами; въ ней слышались лишь тихіе голоса и заглушенные шаги, свѣтъ слегка пробивался сквозь закрытые ставни.
Постель была задрапирована бѣлымъ; на ней подъ сѣнью склонившагося ангела лежала малютка, уснувшая вѣчнымъ сномъ.
Она лежала одѣтая въ одно изъ тѣхъ простенькихъ бѣлыхъ платьицъ, которыя она обыкновенно носила при жизни; свѣтъ, проходя черезъ розовые занавѣсы ложился темными тонами на ея личико, смягчая мертвенную блѣдность ея. Длинныя рѣсницы нѣжно касались чистыхъ щекъ; голова слегка склонялась на бокъ, какъ бы въ естественномъ снѣ; но всѣ черты лица были проникнуты такимъ небеснымъ выраженіемъ, такого смѣсью блаженства и покоя, которыя ясно показывали, что это не земной, временный сонъ, но долгій священный покой, какой Господь даетъ избраннымъ Своимъ.
Для такихъ, какъ ты, милая Ева, нѣтъ смерти! нѣтъ ни мрака, ни тѣни смерти, есть лишь тихое угасаніе, подобное угасанію утренней звѣзды въ золотистыхъ лучахъ зари. Тебѣ побѣда безъ битвы, вѣнецъ безъ борьбы!
Такъ думалъ Сентъ-Клеръ, стоя передъ покойницей и пристально глядя на нее. Впрочемъ, кто можетъ знать, что онъ ду-
Статуэтки и картины в комнате Евы были закрыты белыми чахлами; в ней слышались лишь тихие голоса и заглушенные шаги, свет слегка пробивался сквозь закрытые ставни.
Постель была задрапирована белым; на ней под сенью склонившегося ангела лежала малютка, уснувшая вечным сном.
Она лежала одетая в одно из тех простеньких белых платьиц, которые она обыкновенно носила при жизни; свет, проходя через розовые занавесы ложился темными тонами на её личико, смягчая мертвенную бледность её. Длинные ресницы нежно касались чистых щек; голова слегка склонялась на бок, как бы в естественном сне; но все черты лица были проникнуты таким небесным выражением, такого смесью блаженства и покоя, которые ясно показывали, что это не земной, временный сон, но долгий священный покой, какой Господь дает избранным Своим.
Для таких, как ты, милая Ева, нет смерти! нет ни мрака, ни тени смерти, есть лишь тихое угасание, подобное угасанию утренней звезды в золотистых лучах зари. Тебе победа без битвы, венец без борьбы!
Так думал Сент-Клер, стоя перед покойницей и пристально глядя на нее. Впрочем, кто может знать, что он ду-
