— Что же по твоему значитъ быть христіаниномъ, Ева?
— Это значитъ, любить Христа больше всего на свѣтѣ, — отвѣчала дѣвочка.
— Ты такъ и любишь Его, Ева?
— Да, конечно.
— Но вѣдь ты же Его никогда не видала? — замѣтилъ Сентъ-Клеръ.
— Не все ля равно, — сказала Ева, — я вѣрю въ него и черезъ нѣсколько дней увижу его. — Ея личико сіяло вѣрой и радостью.
Сентъ-Клеръ не сказалъ ни слова больше. Онъ видѣлъ то же самое чувство раньше, у своей матери, но оно не находило отклика въ душѣ его.
Послѣ этого дня Ева стала быстро приближаться къ концу: нельзя было больше сомнѣваться и обольщать себя надеждою. Ея красивая комната превратилась въ больничную палату, а миссъ Офелія исполняла при ней день и ночь должность сидѣлки, и только- теперь друзья ея могли вполнѣ оцѣнить насколько она полезна. Ловкая и опытная въ уходѣ за больными, она искусно умѣла поддерживать чистоту и удобства, устранять всякое непріятное напоминаніе о болѣзни; никогда не забывала она времени, не теряла присутствія духа и ясности соображенія, аккуратно исполняла всѣ предписанія и совѣты доктора, однимъ словомъ, она была прямо незамѣнима. Даже тѣ, кто пожималъ плечами при видѣ ея странностей и мелочной аккуратности, столь отличной отъ безпечной распущенности южанъ, сознавали, что въ данномъ случаѣ нуженъ именно такой человѣкъ, какъ она.
Дядя Томъ проводилъ много времени въ комнатѣ Евы. Дѣвочка страдала нервнымъ безпокойствомъ, и ей было пріятно, когда ее носили. Для Тома было величайшимъ наслажденіемъ носить это хрупкое тѣльце на рукахъ по комнатѣ или но верандѣ, когда съ озера дулъ свѣжій вѣтерокъ и дѣвочка чувствовала себя лучше, онъ иногда выносилъ ее въ садъ, подъ апельсинныя деревья или садился съ ней на одну изъ ихъ любимыхъ скамеекъ и пѣлъ ей ея любимые, старые гимны.
Отецъ часто тоже носилъ ее, но онъ былъ слабѣе и скоро уставалъ. Тогда Ева говорила ему:
— Папа, позвольте Тому взять меня. Бѣдняга, ему это такъ пріятно! Онъ только это одно и можетъ дѣлать, а ему такъ хочется что-нибудь сдѣлать для меня.
— И мнѣ тоже хочется, Ева, — говорилъ отецъ.
— Что же по твоему значит быть христианином, Ева?
— Это значит, любить Христа больше всего на свете, — отвечала девочка.
— Ты так и любишь Его, Ева?
— Да, конечно.
— Но ведь ты же Его никогда не видала? — заметил Сент-Клер.
— Не всё ля равно, — сказала Ева, — я верю в него и через несколько дней увижу его. — Её личико сияло верой и радостью.
Сент-Клер не сказал ни слова больше. Он видел то же самое чувство раньше, у своей матери, но оно не находило отклика в душе его.
После этого дня Ева стала быстро приближаться к концу: нельзя было больше сомневаться и обольщать себя надеждою. Её красивая комната превратилась в больничную палату, а мисс Офелия исполняла при ней день и ночь должность сиделки, и только- теперь друзья её могли вполне оценить насколько она полезна. Ловкая и опытная в уходе за больными, она искусно умела поддерживать чистоту и удобства, устранять всякое неприятное напоминание о болезни; никогда не забывала она времени, не теряла присутствия духа и ясности соображения, аккуратно исполняла все предписания и советы доктора, одним словом, она была прямо незаменима. Даже те, кто пожимал плечами при виде её странностей и мелочной аккуратности, столь отличной от беспечной распущенности южан, сознавали, что в данном случае нужен именно такой человек, как она.
Дядя Том проводил много времени в комнате Евы. Девочка страдала нервным беспокойством, и ей было приятно, когда ее носили. Для Тома было величайшим наслаждением носить это хрупкое тельце на руках по комнате или но веранде, когда с озера дул свежий ветерок и девочка чувствовала себя лучше, он иногда выносил ее в сад, под апельсинные деревья или садился с ней на одну из их любимых скамеек и пел ей её любимые, старые гимны.
Отец часто тоже носил ее, но он был слабее и скоро уставал. Тогда Ева говорила ему:
— Папа, позвольте Тому взять меня. Бедняга, ему это так приятно! Он только это одно и может делать, а ему так хочется что-нибудь сделать для меня.
— И мне тоже хочется, Ева, — говорил отец.
