огорчаться, Ева! Я не знаю, что тутъ можно сдѣлать; мы должны благодарить Бога за тѣ преимущества, которыя онъ намъ далъ.
— Ахъ, я, право, не могу, мнѣ такъ грустно за тѣхъ людей, у которыхъ нѣтъ этихъ преимуществъ.
— Ну, ужъ это довольно странно! Я знаю, что религія учитъ насъ быть благодарными за все, что мы имѣемъ.
— Мама, — сказала Ева, — мнѣ бы хотѣлось отрѣзать часть своихъ волосъ, такъ порядочную частичку.
— Зачѣмъ?
— Мнѣ хочется раздать ихъ на память своимъ друзьямъ, пока я еще не ослабѣла и могу сама раздавать. Будь добра, позови тетю, чтобы она меня остригла. — Марія возвысила голосъ и позвала миссъ Офелію изъ ея комнаты.
Когда тетка вошла, дѣвочка приподнялась съ подушекъ и тряхнувъ своими золотисто-каштановыми кудрями, сказала шутливо: — Придите, тетя, остригите овечку.
— Что такое? — спросилъ Сентъ-Клеръ входя въ комнату съ фруктами, которые онъ принесъ Евѣ.
— Папа, я прошу тетю отрѣзать мнѣ немножко волосъ, ихъ слишкомъ много, отъ нихъ мнѣ жарко головѣ. И потомъ мнѣ хочется раздать ихъ. — Миссъ Офелія подошла съ ножницами въ рукахъ.
— Смотрите не испортите ея локоновъ, — сказалъ отецъ, — отрѣзайте снизу, чтобы не было видно. Локоны Евы — моя гордость.
— О папа! — грустно проговорила Ева.
— Да, и я хочу чтобы они сохранились во всей своей красѣ до тѣхъ поръ, пока мы поѣдемъ на плантацію къ твоему дядѣ, въ гости къ кузену Генриху, — сказалъ Сентъ-Клеръ весело.
— Я никогда не поѣду къ нимъ папа; я иду въ лучшій міръ. Ахъ, пожалуйста, вѣрьте мнѣ! Развѣ вы не видите, папа, что я слабѣю съ каждымъ днемъ?
— Зачѣмъ тебѣ нужно, чтобы я повѣрилъ такой ужасной вещи, Ева? — спросилъ отецъ.
— Да потому что это правда, папа; и потомъ, если вы повѣрите теперь, вы, можетъ быть, будете относиться къ этому такъ же, какъ я.
Сентъ-Клеръ сжалъ губы и мрачно смотрѣлъ, какъ длинные прелестные локоны одинъ за другимъ падали на колѣни къ Евѣ. Она поднимала ихъ, серьезно разсматривала, навивала на свои тоненькіе пальчики и отъ времени до времени тревожно поглядывала на отца.
— Я это предчувствовала! — вскричала Марія, — именно это
огорчаться, Ева! Я не знаю, что тут можно сделать; мы должны благодарить Бога за те преимущества, которые он нам дал.
— Ах, я, право, не могу, мне так грустно за тех людей, у которых нет этих преимуществ.
— Ну, уж это довольно странно! Я знаю, что религия учит нас быть благодарными за всё, что мы имеем.
— Мама, — сказала Ева, — мне бы хотелось отрезать часть своих волос, так порядочную частичку.
— Зачем?
— Мне хочется раздать их на память своим друзьям, пока я еще не ослабела и могу сама раздавать. Будь добра, позови тетю, чтобы она меня остригла. — Мария возвысила голос и позвала мисс Офелию из её комнаты.
Когда тетка вошла, девочка приподнялась с подушек и тряхнув своими золотисто-каштановыми кудрями, сказала шутливо: — Придите, тетя, остригите овечку.
— Что такое? — спросил Сент-Клер входя в комнату с фруктами, которые он принес Еве.
— Папа, я прошу тетю отрезать мне немножко волос, их слишком много, от них мне жарко голове. И потом мне хочется раздать их. — Мисс Офелия подошла с ножницами в руках.
— Смотрите не испортите её локонов, — сказал отец, — отрезайте снизу, чтобы не было видно. Локоны Евы — моя гордость.
— О папа! — грустно проговорила Ева.
— Да, и я хочу чтобы они сохранились во всей своей красе до тех пор, пока мы поедем на плантацию к твоему дяде, в гости к кузену Генриху, — сказал Сент-Клер весело.
— Я никогда не поеду к ним папа; я иду в лучший мир. Ах, пожалуйста, верьте мне! Разве вы не видите, папа, что я слабею с каждым днем?
— Зачем тебе нужно, чтобы я поверил такой ужасной вещи, Ева? — спросил отец.
— Да потому что это правда, папа; и потом, если вы поверите теперь, вы, может быть, будете относиться к этому так же, как я.
Сент-Клер сжал губы и мрачно смотрел, как длинные прелестные локоны один за другим падали на колени к Еве. Она поднимала их, серьезно рассматривала, навивала на свои тоненькие пальчики и от времени до времени тревожно поглядывала на отца.
— Я это предчувствовала! — вскричала Мария, — именно это
