противъ, хорошо, — возразилъ Альфредъ. — Оно дѣлаетъ мальчиковъ мужественными и смѣлыми; самые пороки презираемой расы укрѣпляютъ въ нихъ противоположныя добродѣтели. Я думаю, Генрикъ сильнѣе чувствуетъ всю красоту правды именно потому, что видитъ насколько ложь и обманъ составляютъ общее свойство рабовъ.
— Вотъ истинно христіанское разсужденіе! — замѣтилъ Августинъ.
— Можетъ быть и не христіанское, да вѣрное; въ сущности оно настолько же христіанское, какъ и большинство нашихъ житейскихъ дѣлъ, — возразилъ Альфредъ.
— Очень можетъ быть, — согласился Сентъ-Клеръ.
— Знаешь, Августинъ, не стоитъ намъ больше объ этомъ толковать! Мы ужъ чуть ли не пятьсотъ разъ перетирали всѣ эти вопросы. Давай-ка лучше, сыграемъ въ шахматы.
Братья вошли на веранду и скоро усѣлись за легкимъ бамбуковымъ столикомъ, на которомъ лежала шахматная доска. Пока они разставляли фигуры, Альфредъ замѣтилъ:
— Знаешь, Августинъ, если бы я держался твоихъ убѣжденій, я бы что нибудь дѣлалъ.
— Навѣрно дѣлалъ бы, ты человѣкъ дѣла. Но что?
— Ну хоть, напримѣръ, поднялъ бы нравственный и умственный уровень своихъ слугъ, — отвѣчалъ Альфредъ съ полунасмѣшливой улыбкой.
— Это все равно что навалить на людей Этну и велѣть имъ встать. Какъ могу я развивать нравственно и умственно своихъ слугъ, когда все окружающее общество гнететъ ихъ своею тяжестью. Одинъ человѣкъ ничего не можетъ сдѣлать противъ цѣлаго общества. Чтобы оказывать на людей вліяніе, образованіе должно быть дѣломъ государственнымъ, или во всякомъ случаѣ надобно, чтобы многіе признавали его пользу, чтобы оно стало общераспространеннымъ.
— Твой первый ходъ, — напомнилъ Альфредъ, — и оба брата погрузились въ игру, пока топотъ копытъ около веранды не привлекъ ихъ вниманія.
— Это дѣти пріѣхали, — сказалъ Августинъ, вставая. — Посмотри-ка, Альфъ! Видалъ ли ты что нибудь прелестнѣе? — Дѣйствительно, это была прелестная картина. Красавецъ Генрикъ съ своими темными шелковистыми кудрями, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, весело смѣялся, наклоняясь къ своей свѣтлокудрой кузинѣ. Она была одѣта въ синюю амазонку, съ синей шляпкой на головѣ. Отъ быстрой ѣзды щечки ея разгорѣлись,
против, хорошо, — возразил Альфред. — Оно делает мальчиков мужественными и смелыми; самые пороки презираемой расы укрепляют в них противоположные добродетели. Я думаю, Генрик сильнее чувствует всю красоту правды именно потому, что видит насколько ложь и обман составляют общее свойство рабов.
— Вот истинно христианское рассуждение! — заметил Августин.
— Может быть и не христианское, да верное; в сущности оно настолько же христианское, как и большинство наших житейских дел, — возразил Альфред.
— Очень может быть, — согласился Сент-Клер.
— Знаешь, Августин, не стоит нам больше об этом толковать! Мы уж чуть ли не пятьсот раз перетирали все эти вопросы. Давай-ка лучше, сыграем в шахматы.
Братья вошли на веранду и скоро уселись за легким бамбуковым столиком, на котором лежала шахматная доска. Пока они расставляли фигуры, Альфред заметил:
— Знаешь, Августин, если бы я держался твоих убеждений, я бы что-нибудь делал.
— Наверно делал бы, ты человек дела. Но что?
— Ну хоть, например, поднял бы нравственный и умственный уровень своих слуг, — отвечал Альфред с полунасмешливой улыбкой.
— Это всё равно что навалить на людей Этну и велеть им встать. Как могу я развивать нравственно и умственно своих слуг, когда всё окружающее общество гнетет их своею тяжестью. Один человек ничего не может сделать против целого общества. Чтобы оказывать на людей влияние, образование должно быть делом государственным, или во всяком случае надобно, чтобы многие признавали его пользу, чтобы оно стало общераспространенным.
— Твой первый ход, — напомнил Альфред, — и оба брата погрузились в игру, пока топот копыт около веранды не привлек их внимания.
— Это дети приехали, — сказал Августин, вставая. — Посмотри-ка, Альф! Видал ли ты что-нибудь прелестнее? — Действительно, это была прелестная картина. Красавец Генрик с своими темными шелковистыми кудрями, с ярким румянцем на щеках, весело смеялся, наклоняясь к своей светлокудрой кузине. Она была одета в синюю амазонку, с синей шляпкой на голове. От быстрой езды щечки её разгорелись,
