— А что, — сказалъ Джоржъ, — не лучше-ли намъ поспѣшить отъѣздомъ?
— Я всталъ въ четыре часа и ѣхалъ сюда очень быстро.
Если они выѣдутъ, какъ предполагали, мы опередимъ ихъ часа на два, на три. Во всякомъ случаѣ опасно выѣзжать, пока не стемнѣетъ. Въ тѣхъ деревняхъ, мимо которыхъ намъ придется ѣхать, всякіе есть люди, пожалуй, какъ увидятъ нашу повозку захотятъ узнать кто ѣдетъ, и это задержитъ насъ. Но черезъ два часа намъ, я думаю, можно отправляться. Я зайду къ Михаилу Кроссу, попрошу его ѣхать съ нами верхомъ, осматривать дорогу и предупредить насъ, если онъ замѣтитъ погоню. У Михаила славная лошадка, за ней трудно угнаться другимъ лошадямъ. Онъ можетъ и впередъ поѣхать, высмотрѣть, нѣтъ ли засады. Я пойду теперь скажу Джиму и старухѣ, чтобы они собирались и запрягу лошадей. Мы выѣдемъ раньше ихъ, и, можетъ быть, доберемся до поселка прежде, чѣмъ они нагонятъ насъ. Не унывай, другъ Джоржъ; не первый разъ приходится мнѣ выручать изъ бѣды своихъ собратій, — Финеасъ ушелъ и заперъ за собою дверь.
— Финеасъ ловкій человѣкъ, — сказалъ Симеонъ. — Онъ сдѣлаетъ для тебя все, что возможно, Джоржъ.
— Меня одно только огорчаетъ, отвѣчалъ Джоржъ, что вы подвергаетесь опасности.
— Будь такъ добръ, другъ Джоржъ, не говори больше объ этомъ! Мы дѣлаемъ то, что намъ велитъ наша совѣсть. А теперь, мать, — обратился онъ къ Рахили, — поторопись-ка съ ужиномъ; мы не можемъ отпустить этихъ людей голодными.
Пока Рахиль съ дѣтьми пекла лепешки, варила цыплятъ и баранину и приготовляла другія кушанья къ ужину, Джоржъ и жена его сидѣли въ маленькой комнатѣ, крѣпко обнявшись и говорили другъ съ другомъ такъ, какъ могутъ говорить мужъ съ женой, когда знаютъ, что черезъ нѣсколько часовъ разстанутся; быть можетъ, навсегда.
— Элиза, говорилъ Джоржъ, люди, у которыхъ есть друзья, дома, земля, деньги и все такое, не могутъ такъ любить, какъ мы, у насъ вѣдь кромѣ другъ друга нѣтъ никого и ничего на свѣтѣ. Пока я не познакомился съ тобой, Элиза, меня никто не любилъ, кромѣ моей несчастной матери и сестры. Я видѣлъ бѣдную Эмилію въ то утро, когда негроторговецъ увелъ ее. Она подошла къ тому уголку, гдѣ я спалъ, и сказала: „Бѣдный Джоржъ, послѣдній человѣкъ, любящій тебя, уходитъ. Что будетъ съ тобой, несчастный мальчикъ“? Я вскочилъ, обнялъ ее, заплакалъ и
— А что, — сказал Джорж, — не лучше ли нам поспешить отъездом?
— Я встал в четыре часа и ехал сюда очень быстро.
Если они выедут, как предполагали, мы опередим их часа на два, на три. Во всяком случае опасно выезжать, пока не стемнеет. В тех деревнях, мимо которых нам придется ехать, всякие есть люди, пожалуй, как увидят нашу повозку захотят узнать кто едет, и это задержит нас. Но через два часа нам, я думаю, можно отправляться. Я зайду к Михаилу Кроссу, попрошу его ехать с нами верхом, осматривать дорогу и предупредить нас, если он заметит погоню. У Михаила славная лошадка, за ней трудно угнаться другим лошадям. Он может и вперед поехать, высмотреть, нет ли засады. Я пойду теперь скажу Джиму и старухе, чтобы они собирались и запрягу лошадей. Мы выедем раньше их, и, может быть, доберемся до поселка прежде, чем они нагонят нас. Не унывай, друг Джорж; не первый раз приходится мне выручать из беды своих собратий, — Финеас ушел и запер за собою дверь.
— Финеас ловкий человек, — сказал Симеон. — Он сделает для тебя всё, что возможно, Джорж.
— Меня одно только огорчает, отвечал Джорж, что вы подвергаетесь опасности.
— Будь так добр, друг Джорж, не говори больше об этом! Мы делаем то, что нам велит наша совесть. А теперь, мать, — обратился он к Рахили, — поторопись-ка с ужином; мы не можем отпустить этих людей голодными.
Пока Рахиль с детьми пекла лепешки, варила цыплят и баранину и приготовляла другие кушанья к ужину, Джорж и жена его сидели в маленькой комнате, крепко обнявшись и говорили друг с другом так, как могут говорить муж с женой, когда знают, что через несколько часов расстанутся; быть может, навсегда.
— Элиза, говорил Джорж, люди, у которых есть друзья, дома, земля, деньги и всё такое, не могут так любить, как мы, у нас ведь кроме друг друга нет никого и ничего на свете. Пока я не познакомился с тобой, Элиза, меня никто не любил, кроме моей несчастной матери и сестры. Я видел бедную Эмилию в то утро, когда негроторговец увел ее. Она подошла к тому уголку, где я спал, и сказала: „Бедный Джорж, последний человек, любящий тебя, уходит. Что будет с тобой, несчастный мальчик“? Я вскочил, обнял ее, заплакал и
