сохранить его, — это сильная, ясная, опредѣленная рѣчь, рѣчь правдивая и, какъ таковая, заслуживающая уваженія. И судя по тому, какъ вообще поступаетъ большинство, можно быть увѣреннымъ, что она поддержитъ насъ въ нашемъ стремленіи. Но когда онъ скорчитъ постную физіономію и начнетъ гнусавымъ голосомъ приводить тексты изъ священнаго писанія, мнѣ всегда представляется, что онъ ровно ничего не стоитъ.
— Ты очень недобрый, — замѣтила Марія.
— Хорошо, сказалъ Сентъ-Клеръ, представьте себѣ, что по какой нибудь причинѣ цѣна на хлопокъ сильно пала и никогда не поднимется, а невольники потеряли всякую цѣнность на рынкѣ. Развѣ вы не думаете, что у насъ тотчасъ явится новое толкованіе Св. Писанія? Какой потокъ свѣта сразу озаритъ всю церковь, какъ сдѣлается всѣмъ ясно, что и Библія, и разумъ не одобряютъ, а порицаютъ рабство.
— Во всякомъ случаѣ, — проговорила Марія, — укладываясь на кушеткѣ, я благодарю Бога, что родилась въ странѣ, гдѣ существуетъ рабство, и я думаю, что рабство совершенно справедливое учрежденіе, я прямо чувствую, что оно должно быть справедливо. Во всякомъ случаѣ я не могла бы жить безъ него.
— А ты что объ этомъ думаешь, кисанька? — спросилъ отецъ у Евы, которая вошла въ эту минуту съ цвѣткомъ въ рукѣ.
— О чемъ, папа?
— Да вотъ, что тебѣ больше нравится: жить такъ, какъ они живутъ у дяди въ Вермонтѣ, или имѣть полный домъ прислуги, какъ у насъ?
— Ахъ, конечно, у насъ лучше, — отвѣчала Ева.
— Почему такъ? — спросилъ Сентъ-Клеръ, гладя ее по головкѣ.
— Потому что больше есть людей, кого любить, папа, — отвѣчала дѣвочка серьезно.
— Какъ это похоже на Еву! — вскричала Марія, — всегда она скажетъ что нибудь странное!
— Развѣ это странно, папа? — шопотомъ спросила Ева, вскарабкавшись на колѣни отца.
— По понятіямъ свѣта, да, кисанька, — отвѣчалъ Сентъ-Клеръ. — А гдѣ же была моя дѣвочка, пока мы обѣдали?
— Я была въ комнатѣ Тома, слушала, какъ онъ поетъ, и тетка Дина дала мнѣ обѣдать.
— Слушала, какъ Томъ поетъ? Что же хорошо онъ поетъ?
— Ахъ да! онъ поетъ такія чудныя пѣсни о новомъ Іерусалимѣ, о свѣтлыхъ ангелахъ и о землѣ Ханаанской.
сохранить его, — это сильная, ясная, определенная речь, речь правдивая и, как таковая, заслуживающая уважения. И судя по тому, как вообще поступает большинство, можно быть уверенным, что она поддержит нас в нашем стремлении. Но когда он скорчит постную физиономию и начнет гнусавым голосом приводить тексты из священного писания, мне всегда представляется, что он ровно ничего не стоит.
— Ты очень недобрый, — заметила Мария.
— Хорошо, сказал Сент-Клер, представьте себе, что по какой-нибудь причине цена на хлопок сильно пала и никогда не поднимется, а невольники потеряли всякую ценность на рынке. Разве вы не думаете, что у нас тотчас явится новое толкование Св. Писания? Какой поток света сразу озарит всю церковь, как сделается всем ясно, что и Библия, и разум не одобряют, а порицают рабство.
— Во всяком случае, — проговорила Мария, — укладываясь на кушетке, я благодарю Бога, что родилась в стране, где существует рабство, и я думаю, что рабство совершенно справедливое учреждение, я прямо чувствую, что оно должно быть справедливо. Во всяком случае я не могла бы жить без него.
— А ты что об этом думаешь, кисонька? — спросил отец у Евы, которая вошла в эту минуту с цветком в руке.
— О чём, папа?
— Да вот, что тебе больше нравится: жить так, как они живут у дяди в Вермонте, или иметь полный дом прислуги, как у нас?
— Ах, конечно, у нас лучше, — отвечала Ева.
— Почему так? — спросил Сент-Клер, гладя ее по головке.
— Потому что больше есть людей, кого любить, папа, — отвечала девочка серьезно.
— Как это похоже на Еву! — вскричала Мария, — всегда она скажет что-нибудь странное!
— Разве это странно, папа? — шёпотом спросила Ева, вскарабкавшись на колени отца.
— По понятиям света, да, кисонька, — отвечал Сент-Клер. — А где же была моя девочка, пока мы обедали?
— Я была в комнате Тома, слушала, как он поет, и тетка Дина дала мне обедать.
— Слушала, как Том поет? Что же хорошо он поет?
— Ах да! он поет такие чудные песни о новом Иерусалиме, о светлых ангелах и о земле Ханаанской.
