и до хрипоты говорила имъ объ ихъ обязанностяхъ и о всемъ прочемъ. Они могутъ ходить въ церковь, когда хотятъ, но такъ какъ они понимаютъ проповѣдь не больше свиней, то имъ никакой нѣтъ пользы отъ этого; хотя они все-таки ходятъ, имъ предоставлено все, что нужно, но, какъ я и раньше говорила, это низшая раса, и всегда такой останется, и противъ этого нельзя ничего сдѣлать. Сколько вы ни старайтесь, вы ихъ не перемѣните. Видите ли, кузина Офелія, я уже пробовала, а вы нѣтъ. Я родилась и выросла среди нихъ, я ихъ знаю.
Миссъ Офелія находила, что высказалась въ достаточной мѣрѣ, и потому молчала. Сентъ-Клеръ насвистывалъ какую-то пѣсню.
— Сентъ-Клеръ, пожалуйста перестань свистать, — замѣтила Марія, — у меня отъ этого хуже болитъ голова.
— Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ Сентъ-Клеръ, не желаешь ли, чтобы я еще что нибудь для тебя сдѣлалъ?
— Я желала бы, чтобы ты побольше сочувствовалъ моимъ страданіямъ; ты меня нисколько не жалѣешь.
— Мой милый ангелъ-обличитель! сказалъ Сентъ-Клеръ.
— Меня раздражаетъ, когда ты со мной говоришь такимъ тономъ.
— Какъ же прикажешь съ тобой говорить? Скажи только, я готовъ всячески говорить, чтобы угодить тебѣ.
Веселый взрывъ смѣха со двора донесся сквозь шелковыя занавѣси веранды. Сентъ-Клеръ прошелъ туда, приподнялъ занавѣсъ и самъ расхохотался.
— Что тамъ такое? — спросила миссъ Офелія, подходя къ периламъ.
Во дворѣ, на маленькой дерновой скамейкѣ сидѣлъ Томъ; въ каждую петличку его куртки было засунута вѣтка жасмина, и Ева, весело смѣясь, надѣла ему на шею гирлянду изъ розъ и потомъ сама, какъ воробушекъ, вспорхнула къ нему на колѣни.
— Ахъ, Томъ, какой ты смѣшной!
Томъ улыбался сдержанно и благодушно, видимо наслаждаясь игрой не меньше своей маленькой госпожи. Увидѣвъ своего господина, онъ поднялъ на него полуумоляющій полуизвиняющійся взглядъ.
— Какъ вы можете позволять ей это! — воскликнула миссъ Офелія.
— Отчего же не позволять? — спросилъ Сентъ-Клеръ.
— Не знаю, но это кажется такъ ужасно!
— Вы не нашли бы ничего дурного, если бы ребенокъ ласкалъ собаку, даже черную. Но вы чувствуете отвращеніе къ
и до хрипоты говорила им об их обязанностях и о всём прочем. Они могут ходить в церковь, когда хотят, но так как они понимают проповедь не больше свиней, то им никакой нет пользы от этого; хотя они всё-таки ходят, им предоставлено всё, что нужно, но, как я и раньше говорила, это низшая раса, и всегда такой останется, и против этого нельзя ничего сделать. Сколько вы ни старайтесь, вы их не перемените. Видите ли, кузина Офелия, я уже пробовала, а вы нет. Я родилась и выросла среди них, я их знаю.
Мисс Офелия находила, что высказалась в достаточной мере, и потому молчала. Сент-Клер насвистывал какую-то песню.
— Сент-Клер, пожалуйста перестань свистать, — заметила Мария, — у меня от этого хуже болит голова.
— С удовольствием, отвечал Сент-Клер, не желаешь ли, чтобы я еще что-нибудь для тебя сделал?
— Я желала бы, чтобы ты побольше сочувствовал моим страданиям; ты меня нисколько не жалеешь.
— Мой милый ангел-обличитель! сказал Сент-Клер.
— Меня раздражает, когда ты со мной говоришь таким тоном.
— Как же прикажешь с тобой говорить? Скажи только, я готов всячески говорить, чтобы угодить тебе.
Веселый взрыв смеха со двора донесся сквозь шелковые занавеси веранды. Сент-Клер прошел туда, приподнял занавес и сам расхохотался.
— Что там такое? — спросила мисс Офелия, подходя к перилам.
Во дворе, на маленькой дерновой скамейке сидел Том; в каждую петличку его куртки было засунута ветка жасмина, и Ева, весело смеясь, надела ему на шею гирлянду из роз и потом сама, как воробушек, вспорхнула к нему на колени.
— Ах, Том, какой ты смешной!
Том улыбался сдержанно и благодушно, видимо наслаждаясь игрой не меньше своей маленькой госпожи. Увидев своего господина, он поднял на него полуумоляющий полуизвиняющийся взгляд.
— Как вы можете позволять ей это! — воскликнула мисс Офелия.
— Отчего же не позволять? — спросил Сент-Клер.
— Не знаю, но это кажется так ужасно!
— Вы не нашли бы ничего дурного, если бы ребенок ласкал собаку, даже черную. Но вы чувствуете отвращение к
